Сокровища Перу - Верисгофер Карл
Рамиро ничего не ответил на это и молча со вздохом отошел в сторону.
По мере приближения к городу все притихли, всякий старался не проронить лишнего слова, лошадям обмотали копыта соломой. Испанцы знали, что именно отсюда, с этой стороны, должны были подойти партизанские войска и держались наготове: повсюду были расставлены часовые, которые зорко наблюдали за всеми окрестностями города.
Под самым городом проезжая дорога, описывая большой крюк, сворачивала влево от восточных ворот к западным; здесь-то рассчитывал кузнец провести добровольцев по задворкам в город.
Между тем, как все подводы и воины, способные носить оружие, оставались в лесу, а лошади и мулы были спрятаны самым надежным образом, у стен Концито собралось до пятисот отборных, сильных, смелых и отважных защитников.
И этот город, который в течение столь долгого времени являлся вожделенной целью всего этого трудного и мучительного путешествия, город, в котором родился и вырос сеньор Рамиро, был, наконец, достигнут, лежал теперь, как на ладони, перед глазами Рамиро и его спутников.
XI ПАДЕНИЕ БАРРИКАДЫ. — БОЙ НА УЛИЦАХ ГОРОДА. — У ОГРАДЫ МОНАСТЫРЯ. — ОСВОБОЖДЕННЫЙ КОНЦИТО. — ПОСЛЕДНЕЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ
— Пустите, я пойду вперед! — с этими словами кузнец осторожно отворил висевшую на одной петле калитку ветхого, полуразвалившегося забора. За этим забором тесно жались друг к другу убогие, наполовину сгнившие хижины беднейшего квартала города, хижины без окон, без труб, многие даже без дверей, служившие убежищем всякого рода темному люду, занимающемуся исключительно непозволительным ремеслом. Сюда даже полиция заглядывала редко, убедившись на опыте, что в этом лабиринте, в этих тесных и грязных закоулках, нет никакой возможности отыскать преступника, так как за каждого из своих людей все обыватели этого «воровского квартала» стояли горой. Обступив стеной «делегадо», представителя полицейской власти, они всякий раз давали виновному время укрыться или улизнуть. Кроме того, находиться здесь было небезопасно и для самих делегадо в случае, если он решался проявить излишнюю настойчивость или усердие по долгу своей службы.
В настоящий момент здесь не было ни одного живого существа, все население частично покинуло город, гонимое голодом, частично наводняло улицы Концито, где теперь не было ни полиции, ни порядка. Сады и огороды были истоптаны и зачахли, всюду на кучах мусора росли сорные травы; стена громоздилась за стеной, и хижина лепилась к хижине, без толку и порядка.
— Бенно, вы еще слабы, останьтесь в одном из этих домов, в которых мы оставим тех, кто не может участвовать в сражении, и постарайтесь отдохнуть. Я буду спокойнее, зная, что вы в надежном, безопасном месте! — сказал сеньор Эрнесто.
— А сами вы будете участвовать в сражении?
— Конечно! Я не могу отстать от других.
— В таком случае и я хочу быть возле вас; я не могу спокойно сидеть со старцами, женщинами и детьми в то время, когда вы будете подвергать свою жизнь опасности, будете, может быть, нуждаться в чьей-нибудь спасительной руке! Нет, нет! Я не могу!
— Да почему же нет? Разве я вам так дорог, Бенно?
— Да, — сказал юноша, — за всю свою жизнь я никогда еще не встречал человека, к которому меня бы так неудержимо влекло, как к вам, кого бы я сумел так полюбить, как вас, — и это, помимо чувства благодарности, которой я вам обязан!
Сеньор Эрнесто ничего не сказал, но, обняв голову мальчика обеими руками, запечатлел на его лбу долгий, горячий поцелуй.
Между тем добровольцы длинной цепью осторожно пробирались между полуразвалившихся хижин вслед за кузнецом, которому дорога была отчасти знакома.
Все эти бесчисленные дворы и дворики, проулки и закоулки, соединяясь между собой, в конце концов имели выход через широкие ворота большого каменного дома, выходившего фасадом на улицу, также как и другой, смежный с этими воротами дом. Дома эти, как оказалось, были превращены в караульную гауптвахту, а в воротах сооружена была баррикада из сучьев терновника, между которыми были наложены котлы, горшки и разная хозяйственная утварь, которая при первом прикосновении к этой баррикаде должна была наделать шуму и грохоту.
Это было серьезное препятствие, и добровольцам волей-неволей пришлось остановиться.
— Что теперь делать? Ведь это загремит так, что мертвых разбудит! — сказал кузнец. — Слышите, по ту сторону баррикады, кажется, на крыльце дома, переругиваются испанские солдаты!
— Что делать! Надо выждать момент, когда наши союзники-индейцы ворвутся со своим потрясающим воинственным криком в западные ворота города и когда все главные силы испанцев устремятся туда, тогда это все пройдет незаметно! — сказал Бенно.
— Да! Это дельная мысль!
Теперь добровольцы остановились в каких-нибудь десяти шагах от баррикады. Перед ней на мостовой расположилась кучка испанских солдат, всего человек двенадцать, с коротенькими трубками в зубах и играющих в карты, несмотря на строжайший запрет.
Их освещал тусклый фонарь, а голоса их и даже разговор добровольцы могли слышать от слова до слова.
— Ребята, там что-то шевелится! — вдруг сказал один из них, бросая свои карты.
Все прислушались.
— Пустяки, это, верно, крысы, они с голоду разбрелись по всему городу!
Затем все снова стихло, только крупные капли дождя однообразно шлепались о мостовую, да возгласы картежников нарушали всеобщую тишину.
Вдруг воздух огласился страшным, пронзительным, оглушительным криком индейцев.
— Ребята! Нападение! — воскликнули солдаты, бросая свои карты. — А вот и сигнал, это от западных ворот!
В следующий момент прискакал ординарец с приказом от главнокомандующего. Затрещал барабан, и весь караул с офицером во главе, бегом направился к западным воротам, оставив у баррикады одного часового.
— Пора! — крикнул кузнец.
Добровольцы кинулись на баррикаду. Первым прокладывал себе дорогу Рамиро, так он горел нетерпением добраться скорее до монастыря, находившегося на другом конце города.
— Нападение! Измена! — закричал часовой и хотел было бежать, но в этот момент крик его был услышан товарищами. Солдаты гурьбой высыпали на улицу из домов, обращенных в казармы; со всех сторон раздалась барабанная дробь и звуки сигнального рожка.
Но баррикада уже пала, и кузнец, пробивая себе дорогу прикладом ружья, размахивая направо и налево, ворвался в город и в несколько прыжков очутился в своей кузнице, где на прежнем месте лежали и его увесистый молот, и громадные гвозди, которые он захватил с собой.
— За мной! — крикнул он кучке индейцев, уже ворвавшихся в город, и бегом бросился к орудиям.
Среди артиллеристов при неожиданном появлении неприятеля с той стороны, откуда его никак не ждали, произошел страшный переполох; прислуга растерялась, настоящего энергичного и распорядительного командира не оказалось, лафетов не было под рукой, так как рассчитывали только устрашить неприятеля несколькими залпами. И вдруг в темноте, точно из-под земли, выросли эти индейцы, своим оглушительным и воинственным криком вселяя страх и ужас в сердца испанских артиллеристов.
С громким криком «ура!» раздались оглушительные удары молота, и одна пушка была заклепана, приведена в негодность, за ней — другая, третья и так до последней.
Кузнецу никто не оказал сопротивления, да к тому же индейцы своими длинными копьями, луками и стрелами обеспечивали ему полную безопасность.
Ворвавшиеся вслед за кузнецом добровольцы осыпали орудийную прислугу градом пуль, так что теснимые со всех сторон артиллеристы вынуждены были оставить поле битвы, оставив свои орудия неприятелю.
У западных ворот испанцы тоже были побиты, и громадный отряд индейцев ворвался в город. Битва уже завязалась на улицах города; почти повсюду шел рукопашный бой.
Впереди всех, не видя ничего перед собой, рубился Рамиро, упорно прокладывая себе дорогу, почти бессознательно вонзая холодное лезвие в грудь того, кто стоял на его пути. Но за одной преградой, как из-под земли, вырастала другая. Силы Рамиро истощились, и он, пошатнувшись, чуть не упал на землю. Педрильо, случайно очутившийся подле него, успел вовремя поддержать Рамиро и оттащить в сторону.
