Сыновья Большой Медведицы. Книга 1 - Вельскопф-Генрих Лизелотта
— Отчего же так? Билл парень не мелочный.
— Мои братья по племени два лета тому назад участвовали в восстании на Миннесоте, и теперь с ними обращаются как с пленниками.
— А, всякое восстание — это глупость. Это все равно как если бы мой тигр захотел выскочить из клетки. Бесполезно.
Харка, ничего не ответив, ушел от дрессировщика: он не мог слушать такие рассуждения о своем народе. Мальчик поднялся в фургон. Матотаупа сидел на полу и разглядывал карту.
Отец очень изменился, и Харка замечал это. Взгляд у Матотаупы стал угрюмый, в глазах была тоска, как у пойманного животного, как у томящегося в плену человека. Почти ежедневно Харка заставал его над географической картой.
Мальчик присел рядом с отцом.
— Их очень много, — сказал Матотаупа.
Харка знал, о ком говорит отец. В эту зиму они повидали много городов и теперь имели представление о том, насколько белых людей больше, чем краснокожих.
— Их очень много, и они несправедливы, — продолжал Матотаупа. — Краснокожим надо бороться, иначе у них отнимут все, чем они еще владеют, отнимут прерии, горы, бизонов. Отнимут пищу и… жизнь.
И в городе, и в этом тесном фургоне уже чувствовался запах весны. Теплый влажный ветер напоминал о тающих снегах, о полой воде… Мустанги теряли зимнюю шерсть, и Харке приходилось их перед каждым представлением скрести и чистить. А в прериях, там, где были палатки рода Медведицы, не нужно было скребницей чистить коней.
И во время этой необычной работы мальчик словно разговаривал со своим конем, и все более и более ненавистным становился ему цирк, арена, засыпанная грязными опилками, неприятные люди, чуждые запахи, вечный шум. Харка чувствовал, что и кони скучали по просторам прерий, по бешеным скачкам во время бизоньей охоты. Грубый голос Луиса, окрики Билла действовали на Харку как яд, но он вынужден был глотать его. Как-то раз Боб задавал ослам корм, Харка сказал ему:
— Скоро весна, и мы с отцом распрощаемся с вами.
— Что? — переспросил Старый Боб и приложил руку к уху, как это он делал во время представления, обращаясь к публике.
— Скоро весна, и скоро мы с отцом распрощаемся с вами.
— Ты с ума сошел, Гарри!
Харка не ответил клоуну, взял охапку сена и положил ее второму ослу, тому самому, с которого началась его цирковая карьера.
— Это сумасшествие, говорю я. Может быть, ты мне ответишь, а?
— Я не могу тебе ничего другого сказать. Мы скоро уедем.
Боб даже побледнел.
— А номер?
— Ты будешь продолжать исполнять его с другими детьми.
— Ты с ума сошел, Гарри, я же говорю, что ты сошел с ума. Твои разговоры я сейчас же передам Фрэнку Эллису, режиссеру. Развалить такой номер! Да это серьезный ущерб цирку! А для меня это просто разорение! Нет, на такое способен только необразованный, невоспитанный индсмен. Вот что значит горячая бродяжья кровь. И зачем только я учил тебя читать и писать!
Боб был очень расстроен и, конечно, говорил такое, что в другое время ему не позволило бы сказать его доброе сердце.
— Может быть, тебе заплатить за твои уроки, — сказал глубоко оскорбленный Харка.
— Глупость! Глупость! Во всяком случае, хоть ты должен остаться. Об этом я позабочусь. Твой отец, наверное, более понятлив, чем ты.
Харка задал корм остальным ослам и пошел. На следующее утро Боб не заговаривал с мальчиком, и Харка молчал. Но режиссер, во всяком случае, ничего не узнал.
На руководителей цирка навалилось много всяких забот, и, наверное, эти заботы были покрупнее, чем заботы старого Боба и краснокожего «джентльмена». За зиму многое из оборудования цирка и реквизита пришло в негодность. Нужно было ремонтировать и палатку. Все это требовало больших затрат. Кредит, взятый осенью, подходил к концу, а время погашения его приближалось. Уже весной предстояло сделать первые платежи. Цирк должен был ежедневно собирать большую выручку, чтобы погасить и долг, и проценты по нему. Раздражение, которое все чаще и чаще овладевало директором, распространялось и на его помощника, на других служащих. Жалованье выплачивалось нерегулярно. Договоры с артистами заключались по низшим ставкам. И в результате группа акробатов на трапеции нашла себе более выгодный ангажемент и покинула цирк. Следующим ушел Буффало Билл. Он нанимался только на зиму и работал безотказно, а теперь снова отправился в прерии. Расширялись работы по постройке трансамериканской железной дороги. Работающих в прерии нужно было обеспечить продовольствием, и наступила золотая пора для охотников. Вот Билл и покинул цирк. Группой индейцев стал распоряжаться самостоятельно крикливый Луис, и ежедневно случались перепалки. Но у Луиса не было зорких глаз разведчика Билла, и Харке чаще стало удаваться встречаться со своими соплеменниками.
Дирекция пыталась скрыть финансовые трудности, чтобы не будоражить людей. Но сведения о тяжелом положении цирка просачивались. Оно стало особенно ясным, когда жалованье заплатили с очень большим опозданием и размеры его были еще больше урезаны.
Ночью после одного из представлений, когда палатка была уже разобрана и уложена, а фургоны стояли готовые к отъезду, Матотаупа и Харка лежали в своих гамаках.
— Мы едем в Миннеаполис, — сказал Матотаупа сыну. — Я уже все посмотрел по карте. Этот город лежит в верховьях Миссисипи, в штате Миннесота. Там мы с тобой уйдем из цирка и поедем в прерии и леса.
Харка долго ничего не мог ответить от радости. Когда кони тронулись, застучали по дороге колеса и гамак начал раскачиваться, он сказал:
— Да, отец.
ПОСЛЕДНИЙ ВЫСТРЕЛ
Город в верховьях Миссисипи нажил богатство на торговле пшеницей и мукомольном деле. Он вырос так же быстро, как росли и многие другие американские города после окончания гражданской войны.
Принадлежащая пожилой даме вилла была окружена садом. Одно из окон было открыто, и теплый весенний ветерок шевелил занавеску. У окна сидела маленькая девочка, личико ее раскраснелось от старания: она выполняла упражнение по чистописанию. Ровненькие буквы с правильным нажимом выстраивались на линейках тетради. На окне стояли цветы, жужжала пчела, привлеченная их запахом, но девочка ничего не видела и не слышала — она писала. Она не слышала и размеренных ударов маятника больших часов, не обращала внимания на голоса в соседней комнате, только время от времени она нетерпеливо отбрасывала светлый локон, то и дело спадающий на глаза. Ее лобик был даже влажен от усердия. Еще бы, если она хоть одну букву напишет не так как надо, ее не возьмут в цирк. Так сказала тетя Бетти.
Тетя Бетти вообще не хотела пускать девочку в цирк, хотя отец и разрешил и уже ушел за билетами. И конечно, она будет строго проверять ее урок, а если найдет к чему придраться, то можно лишиться такого удовольствия.
Наконец дописана последняя буква. Кэт посмотрела в тетрадку и осталась довольна. И только теперь окружающий мир для нее ожил: она услышала и пение птиц, и жужжание пчелы, и мерные удары маятника, и голоса в соседней комнате. У тети Бетти была в гостях ее старая подруга. Кэт откинулась на спинку стула и задумалась: какое платье ей надеть? Какие билеты купит отец? Конечно, в ложу, это ясно. Хотя у папы и не так много денег, как у тетушки Бетти, но он не любит казаться бедным. И это не его вина, что он небогат, виноваты во всем индейцы-дакоты. Эти разбойники и бандиты во время восстания спалили бабушкину ферму в Миннесоте. Кэт знала об этом не потому, что очень уж интересовалась деньгами, а потому, что ей об этом каждый день твердила тетушка Бетти. Тетушка была вдовой очень богатого мукомола. Она взяла к себе Кэт после того, как бабушка, у которой она воспитывалась после смерти матери, погибла во время восстания. По мнению тетушки, Кэт получила плохое воспитание на далекой ферме запада.
Отец Кэт был офицером, и, пока шла гражданская война, виделись они очень редко. Сейчас отец был в отпуске. Скоро он вернется из города, и, уж конечно, поход в цирк состоится.
