Харка — сын вождя (без ил.) - Вельскопф-Генрих Лизелотта
Длинное Копье направился в конюшни, ему хотелось посмотреть серого коня Буффало Билла. Харка остался около хищников и совершенно неподвижно стоял, не спуская глаз с тигрицы. Он так был погружен в раздумья об этом животном, что не заметил, как сзади подошли два человека. И только когда глаза тигрицы заблестели и усы ее задрожали, он обернулся. Позади стояли Длинное Копье и дрессировщик в накинутом на плечи мохнатом халате.
— Ну что ж, ты придешь к нам? — спросил дрессировщик. — Директор и режиссер просто с ума сходят, они придумали для тебя великолепный номер. Твой отец мог бы получить самое высокое жалованье, если бы мы вчера не стали самыми бедными людьми. Господин директор вчера чуть не покончил самоубийством, а режиссер просто рвал на себе волосы.
Дрессировщик был без грима, и Харка видел усталое бледное лицо, видел, как слегка дрожали его веки, видел худые руки.
— Зачем ты так злишь животных? — спросил мальчик. — Они лучше будут тебя слушаться, если ты спокойнее будешь с ними обращаться.
— Да, это верно. И все-таки я вынужден каждый вечер злить зверей, чтобы заработать хотя бы на их пропитание. Конечно, когда-нибудь это мне дорого обойдется. И я это знаю… Я знаю… Но как быть? Ты не хочешь ли посмотреть репетицию? Я пришел за тобой.
Харка молча кивнул головой.
Рабочие цирка уже устанавливали клетку. Хищники заволновались: они знали, что означают эти приготовления. Харка и Длинное Копье вошли в цирк, когда клетка уже была готова.
Дрессировщик сбросил халат и остался в обычных брюках и вязаной рубашке.
— Пойдем, — сказал он мальчику. — Ты можешь спокойно войти со мной. С тобой ничего не случится.
Он взял бич, пистолет и длинную палку. Хищники уже были на манеже. Дрессировщик открыл маленькую дверь и вошел внутрь. Харка, ни на секунду не задумываясь, последовал за дрессировщиком и вместе с ним вышел на середину клетки. Звери играли друг с другом, прыгали с тумбы на тумбу, катались по земле. Они поглядывали на мальчика, но так как он оставался совершенно спокойным, то и они не проявляли тревоги. Дрессировщик подошел ко львам и погладил их. Они спокойно давали себя ласкать, но тигрица тихонько заворчала и показала клыки.
— Она очень ревнива, и поэтому приходится смотреть в оба, — сказал дрессировщик, подошел к ней, погладил и ее.
Большая кошка зарычала, но, пожалуй, радостно, и принялась колотить по земле кончиком хвоста. Дрессировщик высоко поднял обруч, и она, легко оттолкнувшись от земли, тут же прыгнула сквозь него.
— Но, как видишь, это был бы очень скучный номер, — заметил дрессировщик Харке.
Репетиция состояла в повторении известных Харке номеров и длилась около получаса.
— Ну, мальчик, — сказал дрессировщик Харке, когда они вышли из клетки, — ты же просто рожден для цирка. Подумай хорошенько, может быть, это твое будущее.
— Ты и сегодня вечером будешь дразнить зверей и понапрасну играть своей жизнью? — спросил Харка.
— И сегодня, и завтра, и каждый вечер. До тех пор, пока когда-нибудь мне не придет капут. Иначе мне не на что жить.
Харка промолчал и отошел к Длинному Копью. А Длинное Копье ждал его.
— Есть новость, — сказал шайен. — Прибыла группа индейцев. Они голодные. И денег у них нет, вот они и явились сюда, ведь их здесь кормят. Пока они ехали через город, зеваки смотрели так, точно никогда в жизни не видели индейцев. Ну и глупый народ.
— К какому племени принадлежат индейцы?
— Дакота.
— Тогда мы можем с ними поговорить.
— Да, если нам разрешат. Ты знаешь, кто тут сейчас шныряет в цирке? Джим. Он в фургоне директора. Наверное, он предлагает дирекции деньги и, конечно, под высокий процент.
Для того чтобы объяснить Харке значение слова «процент», шайену пришлось приложить немало усилий, ведь и в языке дакотов не было слова «процент», да и само понятие было для мальчика довольно сложно.
С главной улицы снова доносились удары барабана и звонкий голос оповещал о предстоящем представлении, сообщая, что цирк распродает дополнительные билеты. Длинное Копье и Харка видели, что вокруг арены устанавливали сотни стульев и скамеек. Все проходы тоже были заставлены стульями.
Они направились в конюшни, где стояли пони и ослы, но еще оставались пустые стойла: группа дакотов прибыла верхом, и лошадей, вероятно, поставят сюда. Вот тут-то и можно будет рассмотреть этих людей.
Харка и Длинное Копье уселись на соломе около ослов. Клоун — крупный полный мужчина с детским лицом, который без своего шутовского наряда и грима был не смешным, а скорее казался добродушным, подошел к ним и устроился рядом.
— Мальчик, — с грустью сказал он Харке, — ты испортил мой трюк. И как ты только догадался? И я теперь лишился своего лучшего номера. Что же я теперь буду делать с ослом? Директор сказал, что я должен как можно скорее придумать новый номер, иначе он меня выгонит. Но ведь в один момент его не придумаешь. Или… или, может быть… клоун, мальчик и дикий осел?.. Но что же они будут делать?..
Но Харка приложил палец к губам, прося о молчании — на улице показалась группа индейцев. Было слышно, что они остановились, спешились и вскоре со своими конями направились в конюшню. В них трудно было узнать дакотов, это были просто индейские мужчины, женщины, дети.
— А вот одного из них я знаю, — быстро прошептал Длинное Копье. — Он был вместе со мной в резервации. Я сейчас поговорю с ним.
Длинное Копье подошел к человеку, который не особенно дружелюбно посмотрел на окликнувшего его шайена. Но скоро он, видимо, узнал его, и они разговорились. Однако пришел распорядитель Луис и прервал их.
— Что ты здесь забыл? — резко сказал он дакоте. — Поторопись, репетиция начинается, и так много времени потеряно.
Индеец прекратил разговор и, не возразив ни слова, пошел. Длинное Копье вернулся к Харке и клоуну.
— Дакоту, с которым я разговаривал, зовут Поющая Стрела. Его с отцом давно забрали в резервацию. Но Поющая Стрела убежал. Другие дакоты раньше жили у Миннесоты и после прошлогоднего восстания не сумели уйти в Канаду. Они повстречали цирк и согласились представлять, потому, что у них не было денег и они не знают никакого языка, кроме языка дакотов, надо же им было как-нибудь жить.
Ни шайен, ни клоун не могли себе представить, о чем в это время подумал Харка, мальчик только спросил:
— Можно мне посмотреть репетицию? — и, не дожидаясь ответа, направился в цирк. Длинное Копье и клоун, пожав плечами, последовали за ним.
Режиссер, стоявший у входа, кивнул Харке и Длинному Копью, но мальчику был неприятен этот человек с обрюзгшим бледным лицом, и он отвернулся.
Группа дакотов находилась на арене, которую уже больше не огораживала клетка. Режиссер руководил репетицией. Он много кричал, нимало не беспокоясь, что его не понимают, бегал, размахивал руками, жестикулировал.
На арену выехали на конях женщины и дети. Женщины быстро разбили палатки, так хорошо знакомые Харке, — настоящие типи. Потом индейцы вскочили на своих коней, а дети спрятались в палатки. Один из индейцев стал говорить. Белые не могли и не старались понять его, им просто нужно, чтобы индеец говорил что-нибудь для публики. Однако Харке и индейцам была понятна его речь.
— Мужчины дакоты, — говорил он, — белые люди загнали нас сюда! Они нас обманули. Мы — пленники, хотя и не связанны. Мы им должны беспрекословно подчиняться. Они кормят нас, как мы кормим своих коней, но узду они держат в руках. Они приказали нам напасть на почтовую карету, похитить девушку и мучить ее. Позор нам! Но нам приходится для белых людей разыгрывать из себя разбойников и грабителей.
После этих слов все закричали: «Хау! Хау!» — и поехали вокруг арены вслед за ним.
В это время у выхода показалась запряженная четверкой почтовая карета. Кони были очень красивые, их начищенные бока лоснились, словом, они выглядели не так, как кони настоящих почтовых карет, в которые чаще всего запрягают обыкновенных кляч. Дакоты подняли дикий крик, схватили коней под уздцы, стали стрелять из пистолетов, вытащили из кареты девушку и привязали ее к доске, которую установили рабочие цирка на арене. Жутко раскрашенный дакота принялся бросать ножи, и они втыкались в доску на расстоянии двух-трех сантиметров от девушки. Когда ножи со всех сторон окружили ее, дакота издал воинственный клич и принялся танцевать. В руках у него были нож и томагавк, и, потрясая ими, он носился по арене. Но в этот момент раздался выстрел из ружья и кто-то закричал по-английски:
