Карл Май - Дух Льяно-Эстакадо

Фрэнк покачал головой.

— Стало быть, он не может оставить размеченную дорогу, так ты считаешь? — спросил Хельмерс.

— Да, это я и хотел сказать, — ответил молодой человек. — И каждый знает об этом. Только очень немногие, в совершенстве знающие Льяно-Эстакадо, могут ориентироваться и без столбов… А что будет, если преступники переставят столбы?

— Это же дьявольская затея.

— Конечно, но тем не менее такие вещи случаются. Есть такие банды, которые занимаются тем, что вырывают столбы, а потом устанавливают их в неверном направлении. Если теперь путешественник последует по столбам, он погибнет. Внезапно столбы кончаются, и путнику тогда уже нет спасения.

— Что ему стоит вернуться назад по тем же столбам!

— Слишком поздно. К тому времени он слишком далеко забирается в Эстакадо и просто не может добраться до края безводной степи, погибая от жары и жажды. И разбойникам вовсе не надо его убивать. Они просто ждут его кончины, а потом грабят труп. Такое часто уже случалось.

— Но разве нельзя обезвредить преступников?

И как раз тогда, когда Хельмерс собирался ответить, его внимание привлек медленно идущий человек, прибытие которого заметили только теперь, когда он вышел из-за угла дома. Он был одет в черный суконный дорожный костюм, а в руках нес маленький пакетик. Новый гость оказался очень худым, высоким и узкогрудым. Иссушенное лицо отличалось острыми чертами. Высокий цилиндр, сдвинутый далеко на затылок, да еще в сочетании с черным одеянием, придавал пришельцу пасторский вид — тем более, что он носил очки.

Гость приблизился какими-то особенными, крадущимися шажками, слегка прикоснулся к полям своей шляпы и поздоровался:

— Здравствуйте! Кажется, я точно попал к Джону Хелмерсу, эсквайру?19

Во взгляде Хельмерса, которым он окинул прибывшего, читалась явная неприязнь.

— Да, меня зовут Хельмерс, а вот «эсквайра» вы бы могли спокойно оставить при себе. Я не мировой судья, да и вообще не люблю всех этих титулов. Это — гнилые яблоки, которыми джентльмен не больно-то позволит себя забросать. Но раз уж вы знаете мое имя, может быть, и мне будет позволено узнать ваше?

— А почему же нет, сэр? Меня зовут Тобайас Прайзеготт Бартон, я миссионер Святых последнего дня.

Он выговорил это весьма самоуверенным и елейным тоном, который, однако, не произвел на фермера ни малейшего впечатления, потому что Хельмерс, пожав плечами, сказал:

— Вы мормон? Ну, это не такая уж хорошая рекомендация. Вы называете себя Святыми последнего дня. Это обязывает, но так как я отношусь к скромнейшим среди детей человеческих и не питаю никаких чувств к вашим самозваным привилегиям, то самым лучшим будет, если вы немедленно отбудете отсюда в своих благочестивых миссионерских сапогах. Я, знаете, не терплю в своем поселении никаких ловцов душ.

Это было сказано очень резко, даже оскорбительно. Бартон, однако, сохранил на своем лице любезное выражение, снова вежливо прикоснулся к шляпе и ответил:

— Вы заблуждаетесь, мастер, если думаете, что я намерен обращать в свою веру жителей этой благословенной фермы. Я посетил вас лишь для того, чтобы отдохнуть и утолить голод и жажду.

— Та-ак! Ну, если вы хотите только этого, то получите все необходимое… конечно, при условии, что сможете заплатить. Деньги, надеюсь, у вас есть?

Он снова окинул чужака острым, испытующим взглядом, а потом скорчил гримасу, словно увидел нечто неприятное. Мормон поднял глаза к небу, откашлялся несколько раз и заявил:

— Хотя сокровищами этого грешного мира я снабжен отнюдь не чрезмерно, но еду, питье и ночлег оплатить я смогу. Правда, я не рассчитывал на этот расход, так как мне говорили, что дом Джона Хельмерса исключительно гостеприимен.

— От кого же вы это узнали?

— Я слышал это в Тэйлорсвилле, откуда сейчас иду.

— Так вам сказали правду; но, кажется, забыли добавить, что я прибегаю к бесплатному гостеприимству лишь в отношении тех людей, которые мне приятны.

— В таком случае ко мне это не относится?

— Нет, нисколько.

— Но я же не сделал вам ничего плохого.

— Возможно! Но когда я вас внимательно разглядел, то почувствовал себя так, словно вы мне причинили зло. Не упрекайте меня, сэр! Я прямой парень и привык каждому говорить в глаза именно то, что о нем думаю. У вас лицо… лицо… хм!.. Когда на него посмотришь, руки начинают чесаться. Обычно такие лица… называют… называют… созданными для пощечин.

Даже теперь мормон не выказал никакой обиды. Он в третий раз коснулся шляпы и мягко сказал:

— Праведникам суждено в этой жизни быть непризнанными. Я не виноват, что у меня такое лицо, и если оно вам не нравится, то уж это не мое дело. Скорее — ваше.

— Та-ак! Не стоило бы вам этого говорить. Если бы мне кто-нибудь сказал, что ему не нравится мое лицо, то в следующее мгновение он бы познакомился с моим кулаком. Чтобы такие замечания воспринимать совершенно спокойно, надо либо испытывать большой недостаток чувства чести, либо обладать завидной хитростью — считайте, как хотите. Скажу вам, что вообще-то ничего не имею против вашего лица, только мне не нравится его выражение. Мне кажется, что это не настоящее лицо. Полагаю, что вы, когда остаетесь один, меняете его выражение. Впрочем, мне не нравится в вас и кое-что иное.

— Могу я поинтересоваться, что вы имеете в виду?

— Скажу, даже если бы вы меня и не попросили об этом. Мне что-то очень не верится, будто вы прибыли из Тэйлорсвилля.

— Почему? У вас там враги?

— Ни единого человека. А теперь скажите мне правду, куда вы собрались?

— Вверх, до Престона на Ред-Ривер.

— Хм! И самый ближний путь туда проходит как раз мимо меня?

— Нет, но я слышал о вас так много хорошего, что очень захотел познакомиться с вами.

— Мне не хотелось бы, мастер Бартон, принять вас плохо!.. Стало быть, вы путешествуете пешком?

— Да.

— И у вас нет лошади?

— Нет.

— Ого! Только не пытайтесь убеждать меня в этом! Вы просто припрятали своего конягу где-нибудь поблизости, и я думаю, что сделали это не из чистых побуждений. Здесь каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок путешествуют верхом. Чужак, спрятавший свою лошадь, а потом солгавший, что ее у него нет, может скрывать дурные намерения.

Мормон сложил руки, как бы клянясь, и воскликнул:

— Но, мастер Хельмерс, у меня и в самом деле нет лошади, уверяю вас. Я смиреннейшим образом передвигаюсь пешком и никогда еще не сиживал в седле.

Тогда Хельмерс поднялся, подошел к гостю, тяжело опустил ему руку на плечо и сказал:

— Парень, и вы говорите эти слова мне, много лет прожившему у границы? Вы, стало быть, считаете меня слепым? Я же вижу, что сукно на внутренней стороне ваших штанин потерто; это — от верховой езды. На сапогах я вижу вмятины от шпор и…