Николай Внуков - Слушайте песню перьев

В зарослях ольхи их совсем не было видно с полотна. Дождь перестал. Рядом со Станиславом в траве цвиркнул кузнечик.

— Па-пок-кина зовет лето, — сказал Станислав. — Он тоже разведчик.

— Что? — обернулся Коник.

— Па-пок-кина кричит. По-вашему, этот… который прыгает.

— А! Их здесь полно. Послушай, парень, как ты находишь дорогу без компаса?

— Просто иду. Смотрю на деревья.

— Ну и что?

— Ветки всегда толще с южной стороны.

— Чудно… Я двадцать лет прожил в лесу, а никогда не замечал.

— Надо уметь смотреть.

Станислав поднял голову и прислушался. Коник тоже приложил ладонь к уху.

С запада ветер нес тихий звук, как будто где-то далеко-далеко пилили ножовкой рельс.

— Идет!

Коник подхватил тормозные колодки и подполз к самому краю кустов.. Теперь только канава отделяла его от насыпи. Станислав взвел затвор пистолета.

Звук быстро нарастал. Уже явственно слышалось, как подрагивают рельсы.

Станислав сжался в канаве. Сейчас он увидит швабов совсем близко, так близко, что можно было бы стрелять почти в упор. Он не отрываясь смотрел на полотно дороги.

С металлическим лязгом на поворот выскочила короткая четырехколесная тележка. На ее площадке стоял ручной пулемет на сошках, у которого лежали два солдата в касках. Еще двое, сзади, раскачивали рычаг привода.

Взвизгнув колесами на закруглении, дрезина пронеслась мимо, и тотчас снова задрожали рельсы — следом за ней шел состав.

Коник вскочил и бросился к насыпи.

Щебенка осыпалась под его ногами, и он упал. Станислав видел, как старик поднялся на колени, попытался дотянуться до рельса и снова сполз вниз, и за ним струями сыпался песок и мелкие камни. Слишком круто поднималась насыпь у закругления.

… А рельсы поют все громче и громче…

Станислав сунул за пояс пистолет и метнулся к Конику. Вырвал из его рук колодки, одним махом взлетел на полотно и одну за другой насадил на рельсы тяжелые железки.

Успел заметить выдвинувшуюся из-за поворота черную грудь паровоза и кубарем скатился вниз.

Они продирались через подлесок, не замечая острых сучьев, царапавших лица и в клочья рвущих одежду.

… Поляна… Кусты… Большие деревья… Снова кусты…

Их догнал грохот.

Будто рванули сзади огромную цепь — и ее звенья с треском разомкнулись.

Дрогнула под ногами земля. Над деревьями в той стороне взвилось облако пара. Треск и глухие удары.

— Стась… Не могу больше!..

Коник упал на колени. Пот, смывая полосами грязь, тек по его лицу. Седые волосы пучками торчали во все стороны.

У насыпи продолжало грохотать. Кто-то пронзительно кричал, и редкие автоматные очереди бессмысленно резали воздух.

К вечеру они пришли в лагерь.

Лёнька поднял отряд в ружье. Всю ночь ожидали карателей. Но лес молчал.

Через несколько дней разведка донесла, что в Липнике на вокзале гестаповцы схватили и повесили девять поляков. То были крестьяне из окрестных деревень. К столбам виселиц фашисты прибили доски с надписями: «За помощь бандитам».

В эшелоне, пущенном под откос, находились солдаты, три цистерны с бензином и восемь пушек.

Леса у места крушения горели два дня.

МОСТ

И снова на черных и белых крыльях летят дни и ночи. Лето сменяет осень, потом северо-западный ветер накидывает на землю белый плащ снега — и перестает греть усталое солнце. И снова весна, и птицы, которым нет дела до войны людей, прилетают к старым гнездам в родные леса. Птицы всегда возвращаются.

Четыре Больших Солнца прошло над землей после побега из эшелона смерти. Что было за это время? Трудно вспомнить. Воспоминания гаснут, как угли костра под холодным пеплом, и все сливается в один долгий день и в одну долгую ночь.

Зима.

Из трех цветов состояла она: из белого, красного и черного. Белыми горбами поднимались Свентокшиские горы, белесое небо выгибалось над ними огромным куполом, стыли в лесах белые деревья.

Красным заревом пылали хутора и деревни, подожженные швабами, красное солнце всходило над измученной землей. Красной кровью были пропитаны поля.

Черный дым поднимался от сбитых под откос эшелонов. Черны и страшны были лица убитых.

Весной белый цвет уходил, а в черно-красный врывались зеленый и голубой. Зеленели изодранные осколками деревья, поднимались на заброшенных полях травы, робко зацветали сады, и голубело над всем высокое небо.

Война отнимала у людей самые необходимые вещи, и люди приспосабливали для себя вещи войны.

Станислав видел котелки, сделанные из касок с вырванными амортизаторами, зажигалки из винтовочных гильз и ограды из артиллерийских унитарных патронов, вкопанных основаниями в землю. Женщины в деревнях разжигали печи орудийным порохом, похожим на лапшу, шили платья из пятнистых маскировочных халатов и плотного парашютного шелка и укладывали детей в ящики из-под взрывчатки вместо люлек.

И почти в каждой уцелевшей хате, в которую доводилось заходить партизанам, на самом видном месте висела фотография отсутствующего хозяина. Он смотрел с прямоугольного картона на пришедших и как бы говорил: «Сейчас меня нет, но я был здесь. Вот моя семья, мой дом. Я жил мирно, может быть, не очень хорошо, но и не плохо. Огонь горел в моем очаге, здесь я отдыхал после трудной работы. Теперь я далеко и не знаю, вернусь ли. Помните обо мне. Отомстите за меня швабам…»

С грустью смотрел Станислав на такие фотографии. О, как хотелось бы иметь такой же плотный кусочек бумаги с лицом отца, матери или брата Танто!

Неужели все оборвалось и навсегда утерян след к прошлому?

Отряд пополнялся. Летом 1944 года в нем насчитывалось уже восемьдесят бойцов, пять пулеметов, обоз из шести пароконных немецких фур и радиостанция, которую отбили у швабов во время схватки под Садковом.

Среди бойцов нашлись радисты, и теперь Лёнька по радио связывался с Центром в Пинчуве, а вечерами ненадолго включали приемник и узнавали новости. Связь с Центром всегда держали короткую, не больше двух минут, чтобы радиостанцию не могли засечь фашисты. Крепкая база с несколькими подземными бункерами выросла в лесу.

Однажды в лагерь прибежали запыхавшиеся дозорные и сообщили, что на дороге Куров — Климонтов появились немцы.

— Две легковых машины без охраны. Стоят на обочине, а возле них швабы. Только странные какие-то… Мы со Стахурой сразу сюда, а за теми наблюдает Дронг, — доложил Каминский.

— Что они делают? — спросил Лёнька.

— Ничего. Ходят вокруг машин. Смеются. И одежда на них какая-то странная.

— А ну-ка, идем посмотрим, — заинтересовался Лёнька. На глаза ему попались Ян и Станислав. — Ребята, возьмите автоматы и по запасной кассете. Давайте с нами.