Томас Рид - Отважная охотница
Нельзя было терять ни минуты и, перебежав площадку, я спрыгнул вниз по другую сторону холма. Там, в шести футах ниже вершины, был небольшой уступ, на котором я увидел художника — он сидел на краю спиной ко мне. Индеец понял, что случилось, только когда я, соскочив вниз, оказался рядом с ним. Услышав перед этим крики с противоположной стороны холма, он, видимо, хотел встать, но не успел. Я видел, что он безоружен, но, боясь, как бы он не задержал меня, с силой толкнул его ногой в плечо, и он мгновенно сорвался с уступа. Тело его покатилось с камня на камень, ударяясь о скалы, и скрылось под корявыми ветвями можжевельника. Я огромными прыжками помчался вниз по отлогой тропе. Вблизи от нее стоял мой конь вместе с лошадью Уингроува и нашими мулами. Сторож уже кинулся навстречу, чтобы перехватить меня, и на бегу старался прицелиться из ружья. Избежать столкновения с ним было невозможно, так как он находился между мной и лошадьми. Не обращая внимания на ружье, я бросился прямо к нему. Когда между нами осталось не больше пяти шагов, он остановился и спустил курок, но ружье дало осечку. Не дав ему опустить его, я схватился за ствол, отчаянным усилием вырвал оружие из рук противника и замахнулся, чтобы ударить его по голове, но он поднял кверху руки, отражая удар. Тогда я ударил его прикладом в живот, и он рухнул как подстреленный.
Не выпуская из рук ружья, оказавшегося, по странному совпадению, моим собственным, я быстро подбежал к своему коню. Он приветствовал меня веселым ржанием. Отвязать его, собрать поводья и вскочить в седло заняло одно мгновение, и я сразу почувствовал себя на свободе. Из-за холма появились с пронзительным криком индейцы. Большинство из них были пешие, с незаряженными мушкетами. Более предусмотрительные бросились сперва к лошадям и оружию, но еще не успели до них добежать, и это дало мне выигрыш во времени. Я уже не спешил и нисколько не боялся быть снова схваченным. Верхом на моем верном скакуне я чувствовал себя, как потерпевший кораблекрушение, который снова ощутил под ногами палубу корабля.
Я знал, что успею скрыться от моих преследователей, и потому не торопясь поправил уздечку, повернул лошадь и поскакал прочь. Мой араб не нуждался в понукании. Как птица понесся он вверх по долине, оставив далеко позади вопящих индейцев.
Глава LXVI
ПОГОНЯ И ОБМОРОК
Я мчался прямо по направлению к верхнему каньону, из которого вытекала река. По мере моего приближения вход в него, казалось, расширялся, хотя все еще выглядел лишь черной щелью между скалами. Я надеялся, что темная и глубокая расселина даст мне возможность скрыться от погони. Недалеко от входа в каньон я подскакал к месту, где индейцы захватили фургон. Часть его груза — бочки и тяжелые ящики — лежала на земле. Все они были взломаны, их содержимое расхищено, а награбленная добыча отнесена к холму. Рядом все еще лежали шесть трупов белых. Я остановился, чтобы рассмотреть их. Одежда была с них сорвана, а лица так залиты кровью, что никого нельзя было узнать. Однако ни один из них не напоминал сухопарого мормона или великана Холта. Отвернувшись от жуткого зрелища, я галопом помчался дальше.
Мои преследователи отстали от меня по меньшей мере на милю. Солнце уже скрылось за вершинами отвесных утесов, и в сгущавшемся мраке индейцы неслись за мной со всей скоростью, на которую были способны их кони. Через пять минут ущелье скрыло меня от преследователей. В каньоне уже царил ночной мрак.
Я поехал вверх по течению вдоль берега. Меня окутывала непроглядная тьма, но отблеск воды и ее журчание помогали мне не сбиться с пути. Никаких следов — ни лошадей, ни фургонов — я, конечно, видеть не мог, но знал, что они тут прошли. Дно ущелья поросло густым лесом, и караван мог пройти только по узкой свободной полосе. Мне пришлось всецело положиться на моего коня, который был приучен отыскивать след. Вытянув морду вперед и опустив ее так, что губы почти касались земли, он вынюхивал его, как охотничья собака. Я ехал шагом, но меня успокаивала мысль, что мои преследователи тоже не могут двигаться быстрее. Видя, с какой легкостью мне удалось ускакать от них, они, возможно, решили бросить погоню и вернуться, чтобы выместить свою неудачу на моих товарищах.
С горечью и глубоким сожалением думал я о них, и самую большую жалость возбуждал во мне Верный Глаз! Я не мог отделаться от мысли, что он пожертвовал собой ради меня. Не было никакого сомнения, что ему предложили купить жизнь ценой предательства, и он не воспользовался этим. Если сброшенный мною со скалы художник остался в живых и рассказал, как я спасся, индейцы, конечно, поняли, что произошло. И, наверное, моему отважному товарищу пришлось занять мое место на кресте.
За Уингроува я опасался меньше, так как любовь — даже оскорбленная — могла спасти его от смерти, хотя после того, что случилось, оставалось мало надежды. Единственный шанс спасти моих товарищей заключался в том, чтобы догнать караван, уговорить конвой вернуться и с его помощью вырвать несчастных из рук врага. Я не мог понять, почему драгуны бросили на произвол судьбы и фургон и находившихся в нем людей. Мне пришло в голову, что он отстал слишком далеко и ни конвой, ни остальные переселенцы до сих пор не знают, что произошло. В фургоне было, очевидно, всего лишь шесть человек, и стрельбу их могли не услышать, так как рев воды в каньоне заглушал звуки выстрелов.
Размышляя таким образом, я медленно пробирался вверх по ущелью, но, проехав две или три мили, вдруг почувствовал странную слабость. Меня внезапно охватил озноб, но не потому, что ночь была прохладной. Нет, ощущение холода шло изнутри, словно кровь застывала в моих жилах! Я испытывал страшную усталость, меня охватило оцепенение, похожее на то, какое испытывает замерзающий путник, когда в снежную метель он падает и засыпает. Я пытался встряхнуться, полагая, что меня неудержимо клонит ко сну — ведь я не спал уже более тридцати часов. Мне пришло в голову слезть с коня и пройти некоторое расстояние пешком, чтобы согреться и перебороть сонливость, но, спрыгнув на землю, я тотчас же понял, что идти не в состоянии, так как не могу удержаться на ногах. Они подгибались, словно в течение многих месяцев мне пришлось лежать в постели. Я не упал только потому, что ухватился за седло. Что это могло означать? Мой верный араб повернул ко мне голову, как будто спрашивая о том же. Мои попытки снова сесть в седло не увенчались успехом. После многих бесплодных усилий я остался стоять, держась за коня. Если бы он в ту минуту сделал хоть один шаг, я упал бы. Так и случилось, но уже после того, как я потерял сознание. Я не помню, как это произошло, но, придя в себя, увидел, что лежу навзничь, распростершись на траве.
