Ночь над прерией - Вельскопф-Генрих Лизелотта
Женщины все распаковали и снова определили на свои места одежду и одеяла. Стоунхорн поднялся. Он не мог скрыть, что из-за удара копытом хромал.
— Пегий черт устроил мне танцы, — сказал он извиняющимся тоном. — Свиньи у Мэри убежали в огонь, жаль хорошего жаркого. Но во всем остальном — о'кей. — Джо так много лет объяснялся только на английском, что и в речь на родном языке своего племени вплетал английские выражения.
Бабушка зажгла керосиновую лампу, и они поужинали тем, что привезла с собой Квини. Потом Квини показала мужу свой документ — разрешение посещать двенадцатый класс школы в резервации. Она сделала это с явным страхом. Он изучал ходатайство и подписи на нем довольно долго, потом бросил ей этот листок обратно.
— Я ждал от тебя чего-то другого, Квини, но если ты теперь прячешься за агентуру — прекрасно. Эти господа, конечно, больше разбираются в моей жене, чем я. Что ж, оставайся тут в качестве моей сиделки и моего надзирателя. Пока я это смогу переносить и пока это сможешь вынести ты. У тебя есть с собой сигареты?
Она положила перед ним две пачки. Он пренебрежительно осмотрел их и сунул одну в рот, явно не находя в том особого удовольствия.
— Я хотела тебе достать таких же, которые ты в последний раз здесь курил, — робко пояснила Квини, — но их не завозят в поселок.
Стоунхорн выдохнул короткий смешок.
— Ты в самом деле спрашивала такие сигареты? У тебя была пустая пачка, которую я больше так и не нашел?
— Да. Они такие дорогие, ты поэтому смеешься?
Стоунхорн усмехнулся еще раз.
— Бесценны. Дорогая моя, они бывают только у тайных торговцев наркотиками и в некоторых особых службах для специальных целей. Что же у них в поселке были за лица?
— Им было стыдно, что они не могут выполнить желание покупателя.
— Живут как собачки прерий в зоологическом саду. Твое счастье, Квини, иначе бы они нас еще арестовали по подозрению в торговле наркотиками, а люди, которые мне эти последние пачки дали с собой, — табу, неприкосновенны. Не вмешивайся больше никогда в дела, которых ты не понимаешь. — Вдруг выражение лица Стоунхорна изменилось. — Если ты опять поедешь туда, вниз, можешь сказать Эйви, что я приеду к нему за уколом морфия. У меня довольно сильная боль от удара копытом в поясницу. От брыкающегося коня всегда жди неожиданностей.
— Джо, я боюсь…
Стоунхорн встал. Его лицо стало жутким. Он крикнул:
— Чего ты боишься? Ну, отвечай! Чего ты боишься?
Квини страшно испугалась.
— Это дело Эйви. Ты, конечно, можешь… можешь… пойти к нему…
Стоунхорн опрокинул ногой стол. Квини вскочила с криком:
— Стоун…
— Заткни глотку! Принесешь мне завтра шприц? — Он встал перед ней со стилетом в руке.
— Джо… — Тут страх овладел ею, и она бросилась вон из дома.
Она понеслась вверх по склону и притаилась среди сосен. Свет в доме потух, она услышала крики и грохот.
Понемногу все затихло.
Квини дрожала всем телом.
На протяжении часа царили тишина и неизвестность. Что там, Квини и подумать боялась. Потом наконец она увидела появившиеся очертания тени бабушки. Старая женщина поманила, и Квини медленными шагами направилась назад. Все еще дрожа, она встала у порога. В груди кололо: это было сердце.
Квини вошла.
Стоунхорн лежал на кровати, он устремил взгляд на молодую жену. Глаза его блестели в свете свечи, которую зажгла бабушка. Квини медленно села на другую кровать. Стол был разломан, лампа разбита вдребезги, труба печурки разорвана на части.
Бабушка стояла в углу рядом с охотничьим ружьем.
— Хэлло, ты боишься? — Это был другой голос.
— Это было глупо с моей стороны, Джо.
— Да, это верно. Тебе придется еще не раз пережить такое, если ты во что бы то ни стало решилась здесь остаться. Иди лучше в свою художественную школу. Я уже тебе раньше это советовал. Или позаботься о том, чтобы Эйви давал мне морфий.
— Он этого не сделает. Ты так сойдешь на нет, Джо. За каких-нибудь три месяца.
Стоунхорн вяло натянул на себя одеяло; огоньки в его глазах потухли, но он еще продолжал смотреть на жену.
Квини церемонно достала из кармана блузы письмо из Канады. Стоунхорн с интересом наблюдал.
— Ага, наконец-то. Я все время ждал, что ты еще что-нибудь извлечешь из своего заколдованного мешка.
Она дала ему письмо. Он вскрыл стилетом конверт и при свете керосиновой лампы прочитал вслух:
— «Инеа-хе-юкан, вы будете для меня желанными гостями, в любое время приезжайте и можете оставаться в моей типи столько, сколько захотите. Инеа-хе-юкан».
Казалось, Стоунхорн вылезает из своей собственной кожи. Он с некоторым усилием поднялся и положил письмо в маленький прочный ящик, лучший ящик в доме, в котором сохранялись патроны.
Квини тоже поднялась и убрала свое тяжело завоеванное ходатайство, которое, запачканное, валялось на полу. Остаток ночи она лежала рядом со своим мужем и чувствовала, насколько исхудало его тело. Он не касался ее, но их руки нашли друг друга.
На следующий день все встали немного позже. Разгромленная комната еще не была приведена в порядок, когда автомобиль под моросящим дождем свернул на боковую дорогу. Приехал Халкетт, отец Квини. Он приехал на автомобиле, с которым у Квини были связаны воспоминания. Чтобы приехать в такую раннюю пору, надо было выехать еще ночью. Дочь поздоровалась с ним и увидела при этом, что на заднем сиденье лежит большой, закрытый наброшенным покрывалом ящик. Отец осмотрел сначала не дом, в котором исчезла бабушка, закрыв за собой дверь, а заглянул в загон для лошадей, где у животных находился Джо.
Туда направил он свои шаги, и Квини пошла с ним.
— У вас же все есть! — воскликнул Халкетт, когда остановился у загона.
Джо перелез через ограду. Ему не хотелось показывать, что трудно согнуться в пояснице.
— С такими лошадьми ты можешь делать деньги, — заметил отец. — Если вы займетесь их разведением.
— Кобыла Квини жеребая.
Отец захотел уже идти назад к автомобилю и кивнул обоим молодым людям, чтобы они подошли вместе с ним.
— Что будет теперь с твоей школой, Квини? — спросил он. — Они со мной говорили об этом.
— Я иду в двенадцатый класс здесь, у миссис Холленд.
— Наконец-то ты стала разумной! Художественная школа ни к чему для наших детей. И жена принадлежит своему мужу. — Он повернулся к Стоунхорну: — Джо, как же быть? Нужна вам еще наша бабушка? У меня жена тяжело заболела от жары и плохой воды. Мне надо ее отвезти в больницу. Тиф, говорят они..
— Возьми бабушку. Мы теперь здесь вдвоем.
— Хорошо. Я тут захватил вам с собой кроликов. Белые, длинношерстные. Они должны набрать вес до восьми фунтов. И я нашел тут одного в Нью-Сити, который хорошо платит за шкурки.
— Наш шеф по экономике Хаверман, ну и обрадуется же он, когда вернется, — сказал Стоунхорн. — Он все хотел, чтобы я разводил кроликов.
Халкетт не понял иронии.
— Для тебя это не занятие, Джо. Ты настоящий лошадиный человек, это я вижу. Но для Квини подойдут белые кролики. А ты, собственно, их потом забьешь, и поедите жаркое.
— С удовольствием. Они дорого стоят?
— Я ничего за них не платил. Я же вам, вашему дому еще ничего не давал.
Халкетт с помощью Джо вынул деревянную решетчатую клетку с четырьмя кроликами из автомашины. Их ангорский мех был действительно великолепен.
— Джо, — сказала Квини, мысли ее смешались, — может быть, мне для миссис Холи нарисовать собачку прерий? Она ждет картинку.
— Слушай, наконец, с твоими художествами! — Отец стал сердиться. — Я должен тебе как следует объяснить, как содержать этих кроликов, чтобы они хорошо росли. Джо должен тебе построить для них хлевушку с проволочным полом, это для чистоты… Пятьдесят — шестьдесят кроликов сможешь ты держать.
Квини с удовольствием заткнула бы себе уши, ведь мысли о кроликах ей и в голову не приходили, но из уважения к отцу она ничего не сказала.
Отец открыл багажник и достал еще что-то внушительных размеров.
