Ночь над прерией - Вельскопф-Генрих Лизелотта
У Эллы было своеобразное плоское лицо, как будто бы лоб, рот, глаза, нос составляли одно целое. Черты же лица Квини отчетливо выделялись.
— Вот удивительно, — сказала Элла, заключая свои мысли, — у тебя все так разделено и все же гармонично.
Девушки говорили по-английски, ведь языков друг друга они не знали.
Квини отбросила в сторону одеяло и свернулась, как кошечка.
— Ты воспринимаешь неправильно, Элла. У меня вовсе не по отдельности всё. Наоборот, всё в единстве, потому что это все в середине… Ни то и ни се, как бы сказал мистер Лези Ай, потому что он не знает, что такое середина. Я средняя девушка, среднего роста, незаметная, потому что мое тело, мои руки и ноги, мои глаза точно такого размера, как они и должны быть; я средних способностей, потому что знаю то, что для девушек прерий обычным было знать на протяжении многих сотен лет и зим, и потому, что я в состоянии усвоить ровно половину того, что нам рассказывают белые мужчины и женщины. Возможно, это также связано с тем, что мой отец — средний ранчеро, у которого всего понемногу — скота, лошадей, картофеля, есть садик, мать, дети. Я не много, но и не мало, училась. Я не лучше, но и не хуже всех, танцую.
— Но ты круглая, как шарик, такая законченная, поэтому ты совершенная, и это всех нас сводит с ума.
Квини снова засмеялась. Она была сама полная смеха юность, ни больше ни меньше.
— Если нет более основательной причины сходить с ума!..
— Парни мечтают о тебе, Квини. Я удивляюсь, что ты такая неприступная.
— Я не добродетельна, Элла. Только не нашелся еще такой, кто бы меня прельстил. А что касается круглости… то ты намного круглее, чем я.
— Не уступаешь мне. Я хоть раз стану серьезной. Да, я круглая, круглая от природы совершенно, и во мне все собралось, старое и новое, тайны и знание, добрая Качина, наши предки и дух, который приходит из земли, и Христос, который восстал из могилы, кукуруза и искусство. И все это как большое пестрое зеркало. У тебя — иначе. Ты как-то настолько созрела, что и то, что, казалось бы, спорит друг с другом, заставляешь слиться… и ты делаешь это так легко, как будто бы и усилий никаких не прилагаешь, или твоя сила так велика, что тяжесть становится игрушкой…
— Послушай, Элла, ты плетешь какую-то чушь.
— А ты, вот ты и попалась! Что это? — Элла подняла вверх маленький высохший кактус.
Квини выскользнула из постели и, не успела Элла оглянуться, выхватила у нее из рук кактус. Квини передернуло от гнева. У нее готовы были вырваться слова, навсегда разрывающие дружбу. Но она не произнесла их.
Она водворила кактус в маленький кожаный мешочек, побежала в ванную и подставила спину под ледяную воду. Ей надо было немного помыться. Элла шпионила? Или, может быть, она сама оставила кактус не на месте после того, как острые колючки попали ей в кожу? Она сразу почувствовала себя по-иному. Пора сказать «прощай» времени, когда она была еще ребенком или разыгрывала ребенка.
Когда Квини вернулась в комнату, Элла отправилась в ванную. А потом уже ни о кактусе, ни о том, что тут разыгралось, не было больше речи.
В восемь сорок пять девушки и юноши со своим скромным багажом стояли на остановке и ждали междугородного автобуса.
ВСТРЕЧИ
Последнюю часть своего путешествия Квини решила впервые в жизни совершить на самолете. Вначале она хотела все деньги коммерсанта привезти родителям, но потом все-таки не устояла перед искушением и взяла из них несколько долларов. Билет на самолет она заказала себе еще из школы, а родителям написала, чтобы они ее встречали в Нью-Сити днем раньше. И хотя к родительскому ранчо почта не ходила, но Квини надеялась, что ее брат Генри в дни, когда от нее можно ждать писем, съездит верхом в поселок агентуры и справится на почте.
И вот она сидит в винтомоторном самолете компании «Фронти-Эйрлайн»8, в самом названии которой содержится напоминание о том, что местность, над которой они пролетали, еще сравнительно недавно была пограничной областью между дикостью и цивилизацией и в кровавые годы причислялась к Дикому Западу.
Квини сидела у окна. Далеко внизу под уже светлеющим небом простиралась родная земля — бесконечная прерия; изредка попадали на глаза изгороди ранчо да редкие отдельные дома. Песчаные борозды на холмах, которые по весне да в непогоду наполнялись водой, были сухи, и эта всхолмленная равнина, которая существовала тысячи и тысячи лет, выглядела какой-то истерзанной, голой, дикой. Только дважды заметила Квини группы черных точек, это был черный скот, и это были бизоны, которых стали разводить, потому что они лучше переносили превратности погоды — бури, снег, жару и хотя и не с радостью, но все же и без отвращения ели скудную жесткую траву, а кроме мяса давали еще дорогую шкуру.
Квини закрыла глаза и на какой-то момент полностью превратилась в Тачину. Она думала о том, как сотни тысяч бизонов тянулись через холмы и долины и тысячи смуглых охотников убивали священных животных, чтобы обеспечить себя пищей, одеждой, жилищем. Потом пришли уайтчичуны9, эти духи в человеческом обличье, которые называли себя белыми, и они убивали больше животных, чем им было необходимо. Со своими многозарядными ружьями они не охотились на бизонов — они их истребляли. Деды Тачины боролись за свою землю, но они были побеждены. Белые люди ограбили прерии, леса, горы и реки. Они построили Нью-Сити и вырвали из тела земли золото. Большие вожди пали в битвах, были убиты, умерли, и могил многих из них никогда не знали ни их дети, ни дети их детей. Потомки их жили теперь на засушливой земле, какую обычно оставляли им в качестве резервации, которую все снова и снова урезали. Во всем они должны были подчиняться белым людям, суперинтенденту и его служащим; на каждый шаг нужно было разрешение и деньги белых людей; они оставались бедными, несмотря на все пособия и письменные договоры, стали словно несовершеннолетними.
Но по воле белых людей Квини училась в художественной школе для индейцев. Она не хотела быть неблагодарной, ведь она получала там, далеко от резервации, хорошее образование и жила в хороших условиях. Но она хотела оставаться индеанкой, о чем напомнил оратор-ученик на выпускном празднике, и она хотела когда-нибудь иметь возможность помогать бедствующим.
Светлое розовое мерцание пробилось сквозь веки Квини, и, когда она открыла глаза, увидела внизу прерию в лучах восходящего солнца, а в направлении полета — поросшие лесом горы, у подножия которых в прошедшем столетии жили основатели Нью-Сити. Ехали автомобили, казавшиеся сверху игрушечными, дымили трубы, поблескивали окна, светом и тенями обозначались контуры крыш.
Квини накинула на себя ремень: самолет пошел на посадку. Еще жужжал пропеллер, самолет приземлился и заканчивал пробег. Наконец остановился.
Квини не знала, что самолет из-за предупреждения о торнадо прибыл раньше времени, не подозревала, как легко теперь вздохнул пилот. Она только думала, что полет окончен. Она вышла последней, восьмая пассажирка с чемоданчиком в руках. Деньги у нее были запрятаны в нагрудном кармане. Их было все еще очень много. Родители будут рады.
Когда на Квини потянуло свежим воздухом уже не через фильтр, когда ветер обвеял ее пылью, испарениями мокрой земли и травы, ароматом цветов диких кактусов, хотя и с примесью запаха города и моторов, тут узнала она сразу и то, что было известно пилоту: пахло приближающимся ураганом. На голубом с небольшими облачками небе появились неподвижные полосы облаков, все вокруг приобрело желтый оттенок.
Квини поспешила пройти через пассажирский зал скромного аэровокзала. Среди немногих ожидающих ей бросились в глаза три фигуры. Они были из того сорта людей, который был ей не особенно приятен. Хотя парни спокойно стояли, прислонившись к стене, и никого не удостаивали особым вниманием, девушка почувствовала, что они за ней наблюдают. Она не подала виду, не опустила глаз и вела себя так, будто бы ничего не заметила и просто намеревается покинуть аэровокзал. Но если бы ее спросили, она бы уже смогла точно описать каждого из троих.
