Ночь над прерией - Вельскопф-Генрих Лизелотта
Чтобы хоть что-нибудь самой предпринять для Джо, пусть даже что-то неопределенное, что-то кажущееся совсем безнадежным, она уселась за стол в своей бревенчатой хибаре и принялась писать письмо. Она не знала человека, к которому обращалась, она не знала, жив ли он еще. Несколько раз она начинала письмо, переписывала и только с четвертого захода написала. Оно показалось ей хорошим и правильным. Тогда она надписала адрес: Инеа-хе-юкану, Вуд-Хилл, Канада.
Как отправитель, она написала на конверте свое имя и свой адрес. Бабушка должна была на следующий день ехать на почту и сдать это письмо. После того как Квини, называемая ее индейским именем Тачина, спустя многие годы молчания между родственниками по эту и по ту сторону границы решилась написать письмо, оно показалось ей самым срочным в мире. Она еще долго думала о Стоунхорне и его индейском имени — Инеа-хе-юкан. Бабушка внимательно посмотрела на Тачину, когда узнала о ее намерении, и на следующее утро сразу же оседлала лошадь и отправилась в путь, хотя в жизни своей еще ни разу не бывала на почте.
Так как старая женщина весь день была в дороге, случилось так, что Квини не могла спрятаться, когда автомобиль соседней семьи Бут изрезанной колеями дорогой проскользнул наверх. Она решила, как будет себя вести с ними, и ждала у дверей. Автомобиль остановился в конце дороги, у дома, и вышли все, кто в нем был: Айзек Бут, его жена — полуиндеанка по рождению, дочь Мэри и, наконец, сын Гарольд, который сидел за рулем. Он вытащил ключ зажигания и закрыл машину.
Или, может быть, Гарольд боится, что она воспользуется машиной, чтобы бежать от нежелательного общества? Но для этой цели больше подошел бы спорт-кабриолет Стоунхорна.
Семья пошагала в традиционном боевом порядке: Айзек Бут — впереди, и Квини открыла ему дверь. Когда все вошли в хибару, не осталось ничего другого, как сесть на топчаны. Матушка Бут нашла, по-видимому, сиденье слишком жестким и готова была спросить, почему бы в этот дом не дать, как обычно в большинство бедных индейских домов, хотя бы старую кушетку. Но первое слово произнес глава семьи Айзек.
— Мы видим, Квини, — сказал он, — что у тебя есть и силы, и желание содержать ваше маленькое ранчо в порядке. Бабушка — трудолюбивая и чистоплотная, достойная уважения женщина, как и вся семья твоих родителей. Ваш дом здесь надо как следует переделать. Через год, когда ты станешь бакалавром и окончательно вернешься из школы домой, можно эту хибару перестроить.
Гарольд подтверждающе кивнул.
— Мы уже хорошо вместе поработали, твоя бабушка и я, — продолжал Айзек. — Она могла у нас поить ваших лошадей и брать воду, пока еще хватало воды для двух семей. Она вылечила мне лошадь, на которую я уже потерял надежду. Она кое в чем разбирается. Да, я бы посоветовал тебе не отпускать ее от себя.
«Куда это он клонит? — спрашивала себя Квини. — Он говорит так, будто бы ему принадлежит это ранчо, а я его дочь».
— Мы вот к тебе пришли, Квини. Я мог бы поговорить с твоим отцом. Но я решил лучше прийти сперва к своим соседям.
— На это и бензина нужно меньше, — заметила Квини.
Айзек не придал значения этому замечанию.
Тут говорящий умолк, и все семейство некоторое время пребывало в молчании. Потом матушка Бут увидела, что наступил момент, когда и ей можно вмешаться.
— Квини, через год этот дом будет прекрасен.
— Вы все тут говорите, словно Стоунхорна нет в живых, — сухо сказала Мэри Бут. — Но подумайте, какой он молодой и упорный парень.
Уши у Гарольда задергались: это у него была такая удивительная мышечная реакция, когда он сильно волновался. Матушка Бут посмотрела на Айзека, и ей стало стыдно.
— Я же ничего такого не сказал… у меня и в мыслях не было говорить что-либо подобное… Джо Кинг вроде был для нас добрым соседом, — упрекнул Айзек Мэри. — Действительно, лошади, которых он купил, без изъянов и. лучшей породы, и он отличный ковбой. — Айзек выпалил похвалу скороговоркой, и это прозвучало как надгробная речь, но в то же время и как наставление своему собственному сыну. — Во всяком случае, мы через Гарольда узнали, что Джо еще долго не появится, и мы пришли, Квини, сказать тебе, что ты никогда не останешься одна.
— Да, — добавил Гарольд, и его блуждающие вокруг фигуры Квини взгляды выдавали то усиливающееся, то угасающее вожделение, пробужденное новой надеждой. — Мы вместе ходили в школу, Квини! Ты была самой красивой девочкой, а я был рослым парнем и всегда защищал тебя и старался тебе помочь. Так должно быть и в будущем. Ты можешь на меня рассчитывать.
Так как молодая женщина все еще ничего не говорила и Айзек Бут истолковал это как согласие со всем сказанным, он поднялся, после чего поднялась, как один человек, и вся его семья. Четверо повернулись и направились к машине в традиционном порядке: Айзек, Гарольд, матушка Бут… нет, Мэри еще нет. Она чуточку задержалась в доме и шепнула Квини:
— Гарольд — койот. У Джо плохи дела.
Затем она поспешила, чтобы не показаться отцу своевольной, и своевременно заняла место рядом с матерью.
Гарольд развернулся и медленно поехал вниз. В общем, он был доволен. Через год… если он перестроит дом… отеческие заботы простираются далеко… он заслуженно завладеет красивой молодой женщиной, которую Джо заполучил в ту полную загадок ночь, — если это поражение скинуть со счетов, мир снова выглядит по-иному. Не возвращался бы Джо… К этому и Гарольд приложил свою руку.
НОВАЯ ГЛАВА
Для Квини теперь время шло как длинная цепь, двигающаяся в чужих руках, но все звенья которой она могла сосчитать. Жара усиливалась, небо оставалось безоблачным. Животные испытывали жажду, а трава больше не имела сил. Раньше в такое время стада бизонов уходили на север и запад, к зеленым лугам и лесам. Но теперь животные и люди были крепко привязаны, а драгоценные неисчерпаемые грунтовые воды резвились в трехстах футах под землей: колодцы были дороги, слишком дороги для индейцев.
За водой Квини проделывала теперь уже далекий путь на автомобиле, ведь колодца Бутов, лучше которого ни у кого не было, уже не хватало. Каждый четверг, когда она ездила верхом к горшечнице в поселок агентуры и помогала в работе, она привозила с собой домой наполненный мешок с водой. Каждый четверг она также заходила на почту и к секретарше суперинтендента и спрашивала, не было ли для нее письма.
Наконец однажды утром ревностная мисс Томсон раскрыла папку входящих и подала Квини письмо. На конверте не было ничего, кроме как «Квини Кинг», значит, письмо было запаковано вместе с другой почтой. Почерк Квини был незнаком, но может быть, Стоунхорн написал его левой рукой?
Она поблагодарила и взяла письмо с собой, не открывая. Она хотела быть при этом одна. Когда она выехала из поселка и оказалась в ничейной прерии, она без дороги поскакала к искалеченной сосне и уселась в ее тени. Там вскрыла она своим ножом конверт, вытащила из него белый листок и прочла: «28 августа. Агентура. Джо».
Оставалось еще восемь дней.
Квини убрала письмо в нагрудный карман, застегнула его, села на лошадь и, звонко вскрикнув, снова погнала ее.
Дома она перечла бабушке четыре слова, медленно, как пастор в кирхе читает священное писание. Бабушка долго сидела не шевелясь.
Потом они приступили к работе.
Вечером 27 августа Квини обтерла как следует автомобиль и пожалела, что не может полить его из шланга. Но все же, хотя и с большим трудом, она добилась, что машина стала такой же чистой и блестящей, как и у суперинтендента. Она вытрясла еще раз все одеяла, привела в порядок свежевыстиранную рабочую одежду Джо, проверила запас воды, которую они с бабушкой натаскали из разных источников. Она вычистила охотничьи ружья, и стволы их тускло замерцали. Она пошла к лошадям и негромким голосом, который любили животные, сказала им, что завтра возвратится их господин. Собак не было поблизости. Ведь они должны были сами искать себе воду и в эту неделю редко появлялись у дома.
