Кожаный Чулок. Большой сборник - Купер Джеймс Фенимор
— Это была хижина Кожаного Чулка,— быстро проговорил Эдвардс.
— Да, совершенно верно. Хотя сперва я предположил, что это жилище индейца. Но, пока я бродил возле хижины, появился и сам Натти. Он шел, сгибаясь под тяжестью туши убитого им оленя. Вот тогда-то и состоялось наше первое знакомство, до этого я и не подозревал, что в моих лесах обитает охотник-траппер. Натти спустил на воду свою пирогу, перевез меня на другой берег, туда, где стоял мой конь, и указал место, где тот мог остаться до утра, добывая себе скудный корм. А потом мы вернулись к хижине охотника, где я и заночевал.
Элизабет так поразило глубокое внимание, с каким Эдвардс слушал рассказ ее отца, что она даже оставила свои расспросы, но юноша сам продолжил разговор, обратившись к судье.
— Скажите, сэр,— начал он,— Кожаный Чулок оказался гостеприимным хозяином?
— Вполне! Он держался просто, но приветливо до тех пор, пока уже позже, к вечеру, не узнал мое имя и цель моего приезда,— тут радушие его заметно уменьшилось или, вернее сказать, совсем исчезло. Прибытие поселенцев он воспринимал, я полагаю, как ущемление своих прав. Собственно, он так и сказал, только выразил это в обычной своей манере, туманно и запутанно. Я даже толком не понял его доводов и возражений, но заключил, что он недоволен главным образом тем, что мы помешаем его охоте.
— И вся земля здесь уже была вашей собственностью или вы приехали только посмотреть ее с намерением купить? — спросил Эдвардс довольно резко.
— Она принадлежала мне уже несколько лет. Я приехал проверить, пригодна ли она для заселения. Да, Натти выказал себя гостеприимным хозяином: он отдал мне свою постель — медвежью шкуру, и я провел ночь в его доме, а наутро вернулся к своим товарищам — тонографам и землемерам.
— Он ничего не говорил вам, сэр, о правах индейцев на эту территорию? Кожаный Чулок весьма склонен сомневаться в справедливости захвата ее белыми.
— Да, что-то припоминаю. Но то ли я плохо разобрался в том, что он говорил тогда, то ли позабыл. Права индейцев на эту территорию были аннулированы еще в конце войны, но, даже если бы этого и не произошло, я так или иначе хозяин этой земли: я приобрел ее, получив на то особое разрешение правительства. Никто не может посягать на мои права владельца.
— Ваши права, сэр, несомненно, законны и обоснованны,— ответил юноша холодно и, потянув за поводья, придержал коня.
Пока разговор не перешел на другую тему, Эдвардс участия в нем больше не принимал.
Мистер Джонс редко допускал, чтобы разговор долго длился без его участия. Воспользовавшись минутной паузой, он подхватил нить беседы и стал в свойственной ему манере рассказывать о дальнейших событиях того времени: по-видимому, он был одним из тех землемеров, о которых упомянул судья Темпл. Но, так как рассказ его не заключал в себе столь интересных подробностей, какие были в рассказе судьи, мы воздержимся от передачи разглагольствований шерифа.
Вскоре путники добрались до места, откуда открывался обещанный им вид. Это был один из тех живописных и своеобразных пейзажей, которыми так богат Отсего, но, чтобы полностью насладиться его красотой, нужно было видеть его без ледяного покрова и расцвеченным живыми красками лета. Мармадьюк заранее предупредил дочь, что ранней весной виды здесь не так хороши; поэтому, бросив лишь беглый взгляд на простиравшиеся перед ними просторы и представив себе их в летнюю пору, всадники двинулись в обратный путь в твердой надежде побывать здесь вторично в более благоприятное время года.
— Весна в Америке — наихудший сезон,— проговорил судья,— в особенности в здешних горах. Зима, как видно, избрала их своей цитаделью. Сюда она отступает, когда подходит весна, и весне удается изгнать ее отсюда лишь после длительной осады, во время которой борьба ведется с переменным успехом.
— Весьма уместная и меткая метафора, судья Темпл,— заметил шериф.— Да, гарнизонные войска Деда Мороза делают грозные вылазки и иной раз заставляют отступать войска генерала Весны назад, в долину.
— Да-да, сэр,— ответил француз; своими вытаращенными глазами он следил за каждым шагом коня, который неуверенно нащупывал дорогу среди корней деревьев, ям, бревенчатых мостов и болот — все это и составляло дорогу.— Да, я все понял — долина замерзает на полгода.
Шериф даже не обратил внимания на ошибку француза. Все участники кавалькады вдруг почувствовали, что еще долго придется им ждать длительного и ровного тепла, что хорошая погода еще весьма ненадежна. Веселье и живая беседа сменились молчанием и задумчивостью, когда все увидели, что на небе начали сгущаться тучки — они неслись как бы сразу со всех сторон, хотя воздух был совершенно неподвижен.
Путь наших всадников проходил через участок вырубленного леса, и как раз в этот момент зоркий глаз судьи заметил признаки приближения бури, и он указал на них дочери. Вихри снега уже скрыли гору, являвшуюся северной границей озера, и бодрящее весеннее тепло сменилось пронизывающей стужей — приближался норд-вест.
Теперь все думали только о том, как бы поскорее добраться до поселка, хотя из-за плохой дороги волей-неволей приходилось сдерживать лошадей, которые иной раз норовили пуститься вскачь там, где осторожность требовала идти лишь шагом.
Ричард по-прежнему ехал впереди, за ним мосье Лекуа, затем Элизабет. Она, сказалось, переняла ту холодность и отчужденность, с какой Эдвардс держался во время разговора с ее отцом. Мармадьюк ехал следом на дочерью, то и дело ласково давая ей советы относительно того, как управлять лошадью. Луиза Грант, по-видимому, целиком полагалась на помощь молодого человека, и потому Эдвардс ехал рядом с ней все время, пока они пробирались по угрюмому темному лесу, куда так редко проникали лучи солнца и где стоящие стеной деревья даже дневной свет делали тусклым и мрачным. Сюда пока еще не долетал ни малейший ветерок, но мертвая тишина, часто предшествующая буре, усугубляла тягостное чувство — казалось, было бы легче, если бы буря уже свирепствовала над головой.
И вдруг все услышали голос Эдвардса — то был крик такой громкий и отчаянный, что при звуках его у всех застыла кровь в жилах.
— Дерево! Дерево!.. Спасайтесь! Хлещите коней! Дерево! Дерево!..
— Дерево! Дерево! — в свою очередь, крикнул Ричард и с такой силой ударил коня, что испуганное животное сделало прыжок чуть ли не в пять метров, и из-под копыт его взметнулись фонтаны воды и грязи.
— Дерево... Дерево!.. —завопил француз.
Прижав голову к шее своего скакуна и закрыв глаза, он так яростно колотил каблуками по его бокам, что тот в одно мгновение очутился у самого крупа коня Ричарда.
Элизабет придержала свою кобылку, все еще ничего не понимая, но уже с беспокойством глядя на дерево, вызвавшее такую тревогу, и прислушиваясь к треску, вдруг нарушившему безмолвие леса. В следующую секунду рука отца схватила уздечку ее лошади.
— Господи, сохрани и помилуй! — воскликнул судья.
И Элизабет почувствовала, что кобылка, повинуясь его сильной руке, рванулась вперед.
Все пригнулись как можно ниже к седельным лукам, и в тот же момент послышался зловещий треск, в воздухе загудело, как от сильного ветра, и раздался такой грохот и удар, что земля задрожала,— это рухнул прямо поперек дороги один из могучих лесных великанов.
Судье Темплу достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться, что его дочь и все, кто находился впереди, живы и невредимы. Он обернулся назад, преисполненный страха и беспокойства за остальных. Эдвардс остался по ту сторону рухнувшего дерева; сильно откинувшись в седле назад, он правой рукой держал уздечку своего коня, а левой — уздечку коня мисс Грант, стараясь прижать его голову возможно ниже. Оба животных дрожали всем телом и испуганно храпели. Луиза, выпустив из рук поводья и закрыв лицо ладонями, сидела наклонившись вперед; поза ее выражала одновременно и отчаяние и покорность.
— Вы не пострадали? Вы не ранены? — первым нарушил молчание судья.
— Нет, благодарение богу,— ответил юноша.— Но, если бы у дерева были длинные сучья, мы бы погибли.
