Кожаный Чулок. Большой сборник - Купер Джеймс Фенимор
Лет десять спустя, когда в поселки среди этих диких гор пришла, а вернее сказать, ворвалась цивилизация со всеми ее тонкостями, Элнатана вызвали к человеку, раненному на дуэли, и он приложил к его ране мазь, чей запах сильно напоминал запах дерева, из которого готовил свое целебное снадобье индеец. А еще через десять лет, когда между Англией и Соединенными Штатами вновь вспыхнула война и из западной части штата Нью-Йорк уходили воевать тысячи добровольцев, Элнатан, прославившийся двумя вышеупомянутыми операциями, решил отправиться на поле брани с бригадой милиции в качестве... хирурга!
Когда могиканин наложил пластырь из коры, он охотно уступил Ричарду иголку с ниткой, которой следовало зашить повязку, так как этим инструментом индейцы пользоваться не умели. Отступив на шаг, он молча и серьезно ждал, пока Ричард доканчивал начатое им дело.
— Передайте мне ножницы! — крикнул мистер Джонс, сделав последний стежок и завязав последний узел на втором слое полотняных повязок.— Дайте скорее ножницы! Если не обрезать эту нитку, она может попасть под пластырь и загноить рану. Вот посмотри, Джон, я положил между двумя повязками корпию, которую я нащипал. Толченая кора, конечно, очень полезна, но без корпии рану можно застудить. А лучше этой корпии не найти, я сам ее щипал и всегда буду щипать для любого жителя поселка. Тут уж за мной никому не угнаться, потому что мой дедушка был доктором, а отец от природы разбирался в медицине.
— Вот вам ножницы, сквайр,— сказала Добродетель, извлекая из кармана темно-зеленой нижней юбки огромные портновские ножницы, на вид совсем тупые. Подумать только! Да вы зашили повязки не хуже иной женщины!
— «Не хуже женщины»! — негодующе повторил Ричард.— Да что женщины понимают в подобных делах? И ты тому примером. Разве можно орудовать возле раны эдакими тесаками? Доктор Тодд, будьте добры, одолжите мне ножницы из вашей шкатулки... Ну что ж, любезный, я думаю, тебе опасаться нечего. Дробина была извлечена превосходнейшим образом, хотя, разумеется, не мне это говорить, поскольку я сам принимал участие в операции; ну, а повязка не оставляет желать ничего лучшего. Ты скоро поправишься, если рана не воспалится из-за того, что ты тогда дернул моих серых под уздцы. Но будем надеяться, что все обойдется. Ты, наверное, не привык обращаться с лошадьми. Но я извиняю твою горячность, потому что намерения у тебя были, конечно, самые добрые. Да, теперь тебе нечего опасаться.
— В таком случае, господа,— сказал незнакомец, вставая и начиная одеваться,— мне незачем более злоупотреблять вашим терпением и временем. Нам остается решить только одно, судья Темпл: кому из нас принадлежит олень.
— Я признаю, что он ваш,— ответил Мармадьюк.— И мой долг не исчерпывается одной только олениной. Но приходите утром, и мы договоримся и об этом и обо всем другом... Элизабет! — обратился он к дочери, которая, узнав, что перевязка окончена, вернулась в зал,— Элизабет, распорядись, чтобы этого юношу накормили, прежде чем мы поедем в церковь. И пусть Агги запряжет сани, чтобы отвезти его к другу, о котором он так беспокоился.
— Простите, сэр, но я не могу уехать совсем без оленины,— ответил юноша, видимо стараясь побороть какое-то сильное чувство.— Мясо нужно мне самому.
— О, мы не станем жадничать,— вмешался Ричард.— Утром судья заплатит тебе за оленя целиком. Добродетель! Последи, чтобы малому отдали все мясо, кроме седла. На мой взгляд, любезный, ты можешь считать, что тебе повезло: пуля тебя не покалечила, перевязку тебе сделали превосходную — нигде больше в наших краях, ни даже в филадельфийской больнице, тебя бы так не перевязали; оленя ты продал по самой высокой цене и все же оставил себе почти все мясо, да еще и шкуру в придачу. Добродетель, скажи Тому, чтобы он и шкуру ему отдал. Ты принеси ее мне завтра утром, и я, пожалуй, заплачу тебе за нее полдоллара или около того. Мне нужна как раз такая шкура, чтобы покрыть седельную подушку, которую я делаю для кузины Бесс.
— Благодарю вас, сэр, за вашу щедрость, и, разумеется, я рад, что этот злосчастный выстрел не причинил мне большого вреда,— ответил незнакомец,— но вы собираетесь оставить себе именно ту часть туши, которая нужна мне самому. Седла я не отдам.
— «Не отдам»! — воскликнул Ричард.— Такой ответ проглотить труднее, чем оленьи рога!
— Да, не отдам,— ответил юноша и гордо обвел глазами присутствующих, словно бросая им вызов, но, встретив изумленный взгляд Элизабет, продолжал более мягко:—То есть если человек имеет право на убитую им самим дичь и если закон охраняет это право.
— Да, конечно,— сказал судья Темпл огорченно и с некоторым изумлением.— Бенджамен, последи, чтобы оленя никто не трогал, и уложи его в сани целиком. И пусть этого юношу отвезут к хижине Кожаного Чулка. Но, молодой человек, у вас, наверное, есть имя? И я еще увижу вас, чтобы возместить причиненный вам вред?
— Меня зовут Эдвардс,— ответил охотник.— Оливер Эдвардс. А увидеть меня нетрудно, потому что я живу поблизости и не боюсь показываться на людях — я ведь никому не причинил зла.
— Это мы причинили вам зло, сэр,— возразила Элизабет.— И моему отцу будет очень тяжело, если вы откажетесь от нашей помощи. Он с нетерпением будет ждать вас утром.
Молодой человек устремил на прекрасную просительницу столь пристальный взор, что она смущенно покраснела. Опомнившись, он опустил голову и, глядя на ковер,сказал:
— Хорошо, я приду утром к судье Темплу и согласен, чтобы он одолжил мне сани в знак примирения.
— Примирения? — переспросил судья.— Я ранил вас не по злобе, молодой человек, так неужели в вашем сердце подобная случайность могла породить вражду?
— Отпусти нам долги наши, яко же мы отпускаем должникам нашим,— вмешался мистер Грант.— Так учил нас Иисус, и нам следует смиренно хранить в сердце эти золотые слова.
Незнакомец на мгновение о чем-то задумался, затем обвел зал растерянным и гневным взглядом, почтительно поклонился священнику и, ни с кем более не прощаясь, вышел таким решительным шагом, что никто не посмел его остановить.
— Странно, что столь молодой человек может оказаться таким злопамятным,— сказал Мармадьюк, когда наружная дверь закрылась за незнакомцем.— Надо полагать, у него сильно болит рана, вот он и сердится и считает себя обиженным. Я думаю, утром он будет мягче и сговорчивее.
Элизабет, к которой были обращены его слова, ничего не ответила. Она молча прохаживалась по залу, разглядывая прихотливый узор английского ковра, устилавшего пол. Зато Ричард, громко щелкнув кнутом, объявил:
— Конечно, Дьюк, ты сам решаешь, как тебе поступать, но на твоем месте я не отдал бы седла этому молодцу — пусть-ка он попробовал бы судиться со мной! Разве здешние горы не принадлежат тебе так же, как и долины? Какое право имеет этот малый — да и Кожаный Чулок тоже, если уж на то пошло,— стрелять в твоих лесах дичь без твоего разрешения? Я сам видел, как один фермер в Пенсильвании приказал охотнику убираться с его земли — и без всяких церемоний, вот как я велел бы Бенджамену подбросить дров в камин. Да, кстати, Бенджамен, не посмотреть ли тебе на градусник? Ну, а если на это есть право у человека, владеющего какой-то сотней акров, то какую же власть имеет собственник шестидесяти тысяч акров, а считая с последними покупками, так и ста тысяч? Вот у могиканина еще могут быть какие-то права, потому что его племя здесь жило искони, но с таким ружьишком все равно много не настреляешь. А как у вас во Франции, мосье Лекуа? Вы тоже позволяете всякому сброду шататься по вашим лесам, стреляя дичь, так что хозяину ничего не достается — хоть на охоту не ходи?
— Bah, diable![165] Нет, мосье Дик,— ответил француз.— У нас во Франции мы никому не даем свободы, кроме дам.
— Ну да, женщинам — это я знаю,— сказал Ричард.— Таков ваш салический закон[166]. Я ведь, сэр, много прочел книг и о Франции, и об Англии, о Греции, и о Риме. Но, будь я на месте Дьюка, я завтра же повесил бы доски с объявлением: «Запрещаю посторонним стрелять дичь или как-нибудь иначе браконьерствовать в моих лесах». Да я за один час могу состряпать такую надпись, что никто больше туда носа не сунет!
