Майн Рид - Золотой браслет, вождь индейцев
Полковник встал и прошелся раза три по палатке.
— Откуда у вас эти сведения? — спросил он тихим голосом, устремив внимательный и пристальный взгляд на молодого человека.
— Я был у них в лагере, — скромно ответил Армстронг.
— Неужели вы были там? Так вот куда привели вас замеченные вами следы! — вскричал комендант и, будучи не в силах сохранять долее официальную холодность, он схватил молодого человека за руки и горячо пожал их. — Расскажите же мне все подробно, дорогое дитя мое.
И, усадив Франка рядом с собой на буйволовой шкуре, он предложил ему сигару и затем сосредоточенно выслушал подробности его похождений. Армстронг рассказал все, скрыв только имя Мак Дайармида. Он полагал, и не без оснований, что не вправе выдавать того, кто сделал все возможное для спасения его жизни и жизни его товарищей.
Затем начались расспросы о приблизительной численности дакотов, о силе их, об их вооружении. И только когда все вопросы были исчерпаны, полковник решился, наконец, отпустить подпоручика.
— Теперь идите, мой дорогой, — сказал он ему, сердечно пожимая руку. — Мой брат примет вас у себя… Выспитесь хорошенько: вам нужны будут все ваши силы, чтобы довершить услугу, оказанную вами государству.
Затем полковник приказал пригласить к себе Марка Мэггера, который подтвердил все рассказанное Армстронгом. По настоянию последнего корреспондент тоже умолчал об имени Золотого Браслета. Взамен этой маленькой недомолвки он был неисчерпаем в похвалах усердию, хладнокровию и спокойному геройству своего товарища.
Франк Армстронг весело шел в отведенную ему неподалеку палатку; поравнявшись с офицерскими квартирами, он натолкнулся на группу, состоявшую, между прочим, из напитана Грюнтея, Корнелиуса Ван Дика и других. Офицеры все уже знали о счастливом возвращении Франка и шумно, по-товарищески приветствовали его. Только Ван Дику, пораженному неожиданностью этого возвращения, было не по себе; он заметно сторонился Армстронга, а это увеличивало неловкость его положения.
Наконец он решился заговорить.
— Ну, вот вы и вернулись, — с кислой миной произнес он, не решаясь, впрочем, протянуть руку Франку.
— Да, вернулся и притом сохранил в целости и голову и волосы, несмотря на то, что вы так любезно предсказывали мне потерю их, — ответил Франк с явным презрением.
Корнелиусу нечего было ответить. С той поры молодые люди никогда более не заговаривали друг с другом.
Полковник Сент-Ор, оставшись один, глубоко задумался и несколько минут ходил взад и вперед по палатке. Потом присел к своему походному складному столу, быстро написал несколько строк на листе бумаги и приказал позвать к себе адъютанта Пейтона.
Несколько минут спустя трубач играл сбор, и следующий приказ был прочитан командирами перед строем своих солдат:
«Завтра утром в три часа снятие с лагеря. В четыре часа седлать лошадей. Обоз остается позади. Людям иметь при себе провианту на восемь дней. Сегодня вечером огни погасить часом ранее обыкновенного».
По прочтении приказа офицеры собрались вокруг коменданта, чтобы узнать полученные им новости.
— Господа, — сказал он им, — нам предстоит работа. Индейцы близко и с большими силами. Решаюсь вступить в бой, не дождавшись колонны, идущей к нам из Ларами на подмогу; мы ставим многое на карту, мы рискуем, — этого нельзя отрицать, но, надеюсь, мы победим! Пусть только каждый честно исполнит свой долг, на что я и рассчитываю!
Глава 17. В КРЕПОСТИ
Миссис Сент-Ор сидела в кресле в кабинете своего мужа и молча вязала шерстяные чулки, предназначавшиеся для бедных индейцев, недавно приютившихся в форте Лукут. Неподалеку от нее Нетти Дашвуд, бледная и сильно похудевшая, с кудряшками белокурых волос на почти прозрачных висках, полулежала в большом вольтеровском кресле.
Приближалась осень. Ярко горели дрова в большом камине. На дворе был печальный серый день. Плац, где проводились учения, всегда оживленный, теперь был пуст. Трава, обыкновенно ровно подстриженная, торчала кое-где кустиками; цветы на маленьких клумбах посохли и пожелтели. Сами казармы имели вид чего-то запыленного и унылого. Часовые стояли только у входа в крепость и у штаба. Все носило печать заброшенности и запустения.
Мисс Дашвуд, особенно грустная от этого зрелища и жалобных завываний ветра в трубе, не имела сил говорить. Всего два или три дня как она встала с постели. Вдруг миссис Сент-Ор услышала глубокий вздох своей молчальницы с удивлением увидела ее в слезах.
Полковница бросила вязанье, быстро подошла к больной горячо обняла ее, осыпая самыми нежными, материнскими ласками.
— Полно, милая, это безрассудство. Не надо плакать… Ведь слезы не помогут…
Говоря это, она так растрогалась, что и сама заплакала.
— Ах, — сказала маленькая больная, всхлипывая, — как ужасно это бесконечное ожидание!.. Ниоткуда никакого известия… Я не могу свыкнуться с мыслью, что он умер… не могу… а между тем…
Миссис Сент-Ор, вытирая слезы, старалась, как умела, успокоить бедную девушку: известия не замедлят явиться; без сомнения, отряд скоро возвратится, так как не может остаться зимовать в открытой местности.
— И вы думаете, он может вернуться вместе с ними?
— Конечно, тем более что никаких точных известий о его смерти нет и не было. Известно только, что он предпринял очень опасную экспедицию… Мой муж делал в своей жизни не раз такие вещи и, как видите, остался жив и невредим…
— Какая я эгоистка! — вскричала Нетти. — Как дурно с моей стороны надоедать вам моими горестями, тогда как у вас и своих тревог по горло, дорогая миссис Сент-Ор! Простите меня. Я постараюсь во что бы то ни стало быть рассудительнее… Господи! сколько забот я вам причиняю!..
— Да нет же, дитя мое, никаких особенных забот вы мне не причиняете. Напротив, я вам откровенно скажу: не будь вас при мне, я вдвое сильнее чувствовала бы свое одиночество. Ах, Нетти, вы не можете понять, что значит быть женою солдата, проводить недели и месяцы с мыслью, что ему угрожает постоянная опасность, ждать известий и бояться их, ожидать приезда курьера и бояться распечатать привезенный им пакет!
— Дорогая миссис Сент-Ор! — возразила Нетти, поднося руку ее к своим губам, — простите мои детские выходки. Дело в том, что я очень слаба после болезни и потому не могу удержать своих слез, и вы на меня за это не сердитесь.
— Ну, вот еще! Довольно, не будем об этом говорить, — сказала миссис Сент-Ор, вставая и заставляя себя принять веселый вид. — Мы обе неразумны и тревожимся без причины.
С этими словами она машинально приблизилась к окну и рассеянно смотрела на двор крепости.
