Габриэль Ферри - Лесной бродяга
Ужин прошел шумно и весело. В основном обсуждали предстоящую экспедицию, которой все желали успеха и пили за здоровье ее руководителя. Под конец ужина принесли громадные стеклянные кубки с водой, которые по очереди обошли всех присутствующих, и каждый должен был выпить несколько глотков.
— Прежде чем нам разойтись, господа, — воскликнул хозяин, — имею честь пригласить вас завтра утром на охоту за мустангами!
Все гости изъявили полное согласие, со счастливой уверенностью, свойственной сытно поужинавшим людям, что будущее находится в их власти.
Что касается Тибурсио, то он едва касался подаваемых ему блюд: ревность мучила его. Он с ненавистью наблюдал за доном Эстебаном, который осыпал Розариту любезностями и весь ужин не переставал ухаживать за ней. Испанец тоже наблюдал за Тибурсио, внушавшим ему некоторые сомнения. Когда все встали из-за стола, Тибурсио поспешил в отведенную ему комнату.
Вскоре все успокоилось, даже слуги разошлись по своим каморкам, и огромное здание, которое еще недавно оглашалось веселыми голосами и смехом, погрузилось в невозмутимую тишину, как будто все обитатели его заснули крепким сном.
Однако такое предположение оказалось далеким от истины.
X. ВЕЧЕР НА ГАСИЕНДЕ
Пройдя в свою комнату, Тибурсио с нетерпением начал ожидать назначенного ему Розарией часа свидания. Он присел к открытому окну и вперил рассеянный взор в открывшуюся перед ним картину. Луна освещала ярким светом дорогу, которая казалась длинной белой лентой, пересекающей равнину и теряющейся в темноте леса. Глубокое спокойствие воцарилось в природе, и только легкий ночной ветерок шевелил серебристую листву вершин деревьев. Это был час, когда лесные обитатели чувствуют себя вполне владыками леса и выходят из своих логовищ. Изредка раздавался глухой рев быка, чующего приближение ночных хищников, и затем все снова смолкало; лишь из глубины гасиенды долетали грустные звуки мандолины, которые только одни и нарушали ночную тишь.
Час этот располагал как к любовным мечтаниям, так и к серьезным размышлениям; те и другие теснились в голове Тибурсио. Как у всех людей, выросших в одиночестве, в душе у него сохранился большой запас мечтательности, соединенной с энергией и деятельностью, вследствие постоянно окружавших его опасностей. Настоящее его положение требовало от него участия и тех и других сил души. Юноша чувствовал, что любви его грозит удар; холодность Розариты служила к тому предвестием, кроме того, инстинкт предупреждал его, что он окружен врагами.
От таких грустных размышлений Тибурсио отвлекло одно обстоятельство: он неожиданно заметил под сводами леса свет, казавшийся слабым благодаря сиянию луны; свет дрожал, пробиваясь между колеблемой ветром листвой, но оставался на одном месте; следовательно, это был разведенный какими-нибудь путниками костер.
«Так близко от гасиенды! — подумал Тибурсио. — Что бы это значило? Раз эти люди не пришли сюда попросить приюта на ночь, значит, у них есть веские причины на то. А может, это неизвестные друзья, которых небо посылает тому, кто в них нуждается? Те, кто находится со мной под одной кровлей, Кучильо, дон Эстебан и этот самонадеянный сенатор — скорее мои враги. Почему бы этим людям, предпочитающим небесный свод всякой другой кровле, не оказаться моими друзьями?»
Однако время шло, и назначенный Розаритой час приближался. Тибурсио закутался в сарапе37, прицепил к кушаку нож — единственное оставшееся у него оружие, и приготовился тихонько выскользнуть из комнаты, бросив последний взгляд на мерцающий в лесу огонек. Сердце его усиленно билось, он чувствовал странное волнение: ведь через несколько минут должна была решиться его участь. Он крадучись пересек темный патио38 и вышел в сад, где находился занимаемый Розаритой отдельный флигель.
Пока Тибурсио томился в ожидании свидания, в апартаментах дона Эстебана происходила весьма занятная и важная беседа.
За весь вечер дону Эстебану так и не удалось переговорить с владельцем гасиенды, которого постоянно отвлекали хозяйские обязанности. Испанец хотел только сообщить дону Августину в кратких словах условия своего договора с Кучильо. При упоминании о золотых россыпях дон Августин не сумел скрыть своего разочарования, но ввиду невозможности тотчас продолжать разговор, попросил испанца отложить его до вечера.
Де Аречиза выждал, пока все разошлись по своим комнатам, потом, взяв сенатора под руку, подвел к окну и указал на усеянный яркими звездами небесный свод.
— Посмотрите, — проговорил он, — созвездие Возничего уже склоняется к востоку. Рядом с ним едва виднеется маленькая мерцающая звездочка. Это — эмблема вашей звезды, бледной и незаметной в настоящее время, но которая сразу может сделаться ярче всех звезд этого созвездия!
— Что мне необходимо предпринять для этого, сеньор Аречиза?
— Это вы узнаете сегодня вечером! Может быть, уже недалеко то время, когда вы сделаетесь будущим владельцем этой гасиенды благодаря союзу с красавицей, которая получит ее в наследство. Подождите меня в моей комнате. Мне предстоит решительное объяснение с доном Августином, и я тотчас поспешу сообщить вам его результат!
С этими словами дон Эстебан отпустил сенатора, сердце которого замирало от страха и надежды, а сам поспешил в комнату владельца гасиенды.
Мы уже говорили, что дон Августин оказал своему гостю самый радушный прием. Но в его обращении с испанцем при гостях было менее почтительности, чем теперь, когда они остались наедине.
Со своей стороны, дон Эстебан принимал оказываемое ему уважение как нечто должное; он как будто снисходил к богатому владельцу гасиенды, тогда как тот выказывал ему во всем исключительный почет, так что отношения их напоминали времена сюзеренов и вассалов.
Дон Августин согласился сесть только после долгих настояний, почти приказаний испанца, небрежно развалившегося в кресле, что, впрочем, очень шло к его величественной осанке.
Владелец гасиенды терпеливо выжидал, когда его гость прервет молчание.
— Как вы нашли вашего будущего зятя? — спросил де Аречиза. — Ведь вы никогда раньше не видели его?
— Никогда, — кивнул дон Августин, — но если бы он еще менее был одарен природой, то и это не послужило бы препятствием нашим планам!
— Я это знаю; впрочем, надо признать, что во всяком олухе есть известная доля изысканности, а тем более в особе сенатора, члена знаменитого конгресса в Ариспе! — добавил испанец с легким оттенком презрения. — Затруднение не в том; все зависит от того, придется ли он по вкусу вашей дочери!
