Лесной бродяга (Обитатель лесов) - Ферри Габриэль
— Если бы этот обрыв не был так крут, то я бы охотно взобрался и осмотрел его.
— Не стоит труда, потому что нам совершенно нечего опасаться, — возразил второй, — ночь ненастная, а порой — хоть глаз выколи, да кроме того, тот нас уверил, что вполне ручается за сегодняшнего дежурного солдата, который спит по целым дням.
— Тем более основания для него не спать ночью! Подожди-ка здесь, я подымусь наверх и если найду там этого Сонливца, то ему несдобровать! — закончил он, блеснув в темноте лезвием ножа. — Я позабочусь о том, чтобы он заснул навеки.
«Черт побери! Вот истинный философ, — подумал микелет, — однако довольно спать!» И Хосе, как змея, выскользнул из своего плаща и пополз по откосу так тихо, что, как говорится, сама земля не слышала его движения. Он остановился как раз над тем местом, где причалила лодка, и жадными глазами впился в находящегося в ней незнакомца, который, видимо, был погружен в глубокое раздумье: он сидел неподвижно, завернувшись в широкий плащ, закрывавший лицо и предохранявший его от ночной сырости. Глаза незнакомца были устремлены на море, и он не заметил подкрадывающуюся к нему темную фигуру солдата, который медленно поднялся с земли и измерял глазами расстояние, отделявшее его от лодки. В момент, когда незнакомец сделал движение, намереваясь повернуться к берегу, Хосе мгновенно отпустил кустарники, за которые держался, и, как тигр, ринулся на свою добычу.
— Сидеть! — приказал Хосе. — Не шевелитесь, иначе я вас пристрелю! — добавил он, приставляя дуло ружья к груди ошеломленного незнакомца.
— Кто ты? — отвечал тот, не спуская своих горевших гневом глаз с лица солдата.
— Черт побери! Я — Хосе, который вечно спит, как вам должно быть отлично известно!
— Горе ему, если он мне изменил! — проговорил незнакомец, обращаясь к самому себе.
— Если вы говорите о доне Лукасе, то ошибаетесь, наш капитан не способен на измену, — перебил микелет. — Он был чересчур скромен и скрытен со мной, а потому-то я здесь и очутился, сеньор контрабандист!
— Контрабандист?! — с глубочайшим презрением повторил незнакомец.
— Если я называю вас контрабандистом, — продолжал Хосе, уверенный в своей проницательности, — то лишь для того, чтобы вам польстить, так как у вас и товара-то нет ни на грош, разве вот эта контрабанда! — добавил он, с презрением пнув ногой свернутую на дне лодки веревочную лестницу.
Стоя лицом к лицу с незнакомцем, Хосе отлично мог его разглядеть. То был молодой человек лет двадцати пяти, с загрубевшим от морского ветра лицом. Густые сдвинутые брови резко выделялись на высоком и широком лбу; черные глубоко сидящие глаза, горевшие мрачным огнем, выражали надменность и непреклонную волю; рот складывался постоянно в презрительную усмешку, а резко очерченные складки щек придавали всему лицу злобное выражение.
Он походил на человека, которым руководят в жизни главным образом самолюбие и мстительность, и только густые вьющиеся волосы несколько смягчали суровость его физиономии. На нем был мундир испанского морского офицера.
Взор, которым он буквально сверлил своего неожиданного врага, выражал такую злобу и нетерпение, что мог бы испугать всякого, но только не нашего неустрашимого микелета.
— Довольно шуток, дурак! Что тебе надо, говори и убирайся! — вымолвил наконец незнакомец.
— Что же, потолкуем о деле, — кивнул Хосе, — я чертовски этому рад! Во-первых, когда ваши молодцы принесут сюда мой плащ и фонарь, а они, без сомнения, заберут их с собой, то вы им прикажете не подходить близко, иначе я вас уложу на месте и одновременно выстрелом сразу подыму тревогу… Что вы говорите? Ничего… Что ж, это, пожалуй, наилучший ответ. Итак, я продолжаю. Вы заплатили капитану сорок унций?[4] — не задумываясь, проговорил микелет.
— Двадцать! — возразил незнакомец.
— По-моему, лучше было бы дать сразу сорок, — подхватил Хосе. — Во всяком случае, такую сумму не заплатят за обычную сентиментальную прогулку в Энсенаду. Мое вмешательство вас, конечно, стесняет, а потому я согласен, чтобы вы меня вознаградили за мой нейтралитет.
— Сколько? — спросил незнакомец, желая поскорей отделаться.
— Безделицу! Вы дали капитану сорок унций!
— Двадцать, говорят тебе!
— На мой взгляд, сорок было бы несравненно лучше, — гнул свое Хосе, — ну, двадцать так двадцать! Что ж, я не слишком алчен; он все-таки капитан, а я простой солдат, а потому с моей стороны будет благоразумно потребовать всего лишь двойную плату.
У незнакомца вырвалось проклятие.
— Я знаю, что это очень мало, — продолжал Хосе, — ввиду того, что он получает тройной оклад, тогда как дела у него втрое меньше, чем у меня, я мог бы потребовать с вас тройное вознаграждение, но так как, по его собственным словам, времена нынче тяжелые, то я и предъявляю вполне умеренные требования.
В душе незнакомца, видимо, происходила упорная борьба: капли холодного пота падали со лба его, только крайняя необходимость могла заставить эту гордую натуру явиться так таинственно в это уединенное место и победить его несокрушимую гордость. Неустрашимый, слегка насмешливый вид солдата заставил пойти незнакомца на быстрое соглашение; он высвободил руку из-под плаща, снял с пальца дорогой перстень и протянул его солдату со словами:
— Бери и убирайся прочь!
Хосе взял перстень и осмотрел его с некоторым сомнением.
— Ба! Конечно, рискованно, да нечего делать, вместо восьмидесяти унций возьму хоть его, — проговорил он. — Теперь я слеп, глух и нем!
— Надеюсь, что так! — холодно заметил незнакомец.
— Поскольку дело не касается контрабанды, то я с удовольствием помогу вам, а то, как таможенному солдату, мне, право, неудобно не оказать вам услугу.
— В данном случае можешь успокоить свою щепетильную совесть, — проговорил незнакомец с насмешливой улыбкой. — Постереги лодку до нашего возвращения, а я присоединюсь к своим молодцам. Только помни, что бы ни случилось, сколько времени мы бы ни отсутствовали, будь нем, глух и слеп, как обещал!
С этими словами незнакомец выпрыгнул на берег и скрылся в молчаливой мгле.
Оставшись один, микелет принялся рассматривать при свете луны вправленный в кольцо бриллиант.
«Если эта вещица не фальшивая, — раздумывал он, — то казна может мне хоть ничего не платить, я в этом не нуждаюсь больше; а на всякий случай с завтрашнего же дня примусь всюду кричать о том, что мне задерживают жалованье. Это отведет от меня подозрения, да и вообще произведет на всех хорошее впечатление!»
II. АЛЬКАЛЬД И ЕГО КЛЕРК
Неизвестно, сколько времени провел Хосе, ожидая возвращения незнакомца, но когда заря вырядила в золото и в пурпур горизонт и запели на деревне петухи, маленькая бухта Энсенада была совершенно пустынна и молчалива.
В селении постепенно все пробудилось и зашевелилось, по дороге, ведущий к молу, показались человеческие, еще неясные тени, а вскоре в море вышли из гавани рыбацкие суда, быстро исчезнувшие в утреннем тумане. На порогах избушек появились женщины и ребятишки, закудахтали куры, заблеяли овцы, и жизнь всюду вступила в свои права после ночного отдохновения, только в доме алькальда Эланчови, о котором мы уже упоминали, все почивали крепким сном и даже не открывались еще оконные ставни.
Около полудня на улице показался молодой человек очень странного вида и быстро направился к дому алькальда. На голове у него красовался старый, потрепанный и слегка помятый цилиндр. Этот странный субъект подошел к двери и постучался.
Разглядеть его лицо было довольно трудно, так как он был с головой закутан в плащ из грубого сукна. Видно, он мало заботился о нижней части своей персоны, оставляя совершенно открытыми ноги, что наводило на мысль о полном нравственном удовлетворении, которое он испытывал по отношению к своим панталонам.
Но наружность бывает обманчива: в действительности затаенной, но страстной мечтой молодого человека, в котором по несчастному виду, бегающими глазам и какому-то специфическому запаху бумаг, легко можно было узнать так называемого escribano[5], было обладание новыми панталонами, совершенно не похожими на его собственные, то есть длинными, широкими и мягкими. Панталоны, обладающие этими тремя качествами, должны были в его глазах служить верной защитой от превратностей жизни, тихим убежищем в несчастье. Молодой человек являлся правой рукой алькальда и звали его Грегорио Гагатинто.
