Карл Май - Виннету
— Ага, и в придачу — нечистую совесть.
Он непонимающе посмотрел на меня.
— Совесть? О чем вы говорите?
— Вы считаете, что убийца может иметь чистую совесть?
— О, Господи! Уж не хотите ли вы сказать, что я убийца?
— Пока еще нет.
— Выходит, я стану им?
— Да, ибо содействие убийству — такое же преступление, как и само убийство.
— Прикусите язык! Я не собираюсь содействовать никакому убийству. Что вы плетете?
— Конечно, это будет не одно убийство, а целая бойня.
— То есть? Я совершенно отказываюсь вас понимать.
— Если вы сделаете многозарядную винтовку на двадцать пять выстрелов и она попадет в руки первого встречного подлеца, то в прериях, каньонах и лесах начнется страшная бойня. Бедняг индейцев начнут Стрелять как бешеных койотов, и через несколько лет не останется ни одного краснокожего. Вы готовы взять этот грех на душу?
Генри угрюмо молчал.
— Если каждый сможет приобрести такую винтовку, вы и вправду скоро станете миллионером, но бизоны и мустанги будут окончательно уничтожены, а вместе с ними и другие животные, необходимые для жизни краснокожих. Сотни и тысячи любителей пострелять вооружатся вашими штуцерами и ринутся на Дикий Запад. Кровь людей и зверей польется рекой, и вскоре окрестности по ту и другую сторону Скалистых гор опустеют, не останется ни одного живого существа.
— Проклятие! — вскричал он. — Вы действительно приехали сюда из Европы?
— Да.
— А до этого никогда не бывали в наших краях?
— Нет.
— И никогда не были на Диком Западе?
— Нет.
— Значит, типичный гринхорн… А болтает так, как будто он — прадед всех индейцев и живет здесь по меньшей мере лет сто! Эх, юноша, не думайте, что можете запугать меня. Даже если все, что вы здесь живописали, — правда, знайте: я вовсе не собираюсь стать владельцем оружейного завода. Я человек одинокий и останусь таким до окончания века. У меня нет желания каждый божий день ругаться с сотней-другой рабочих.
— Но вы можете получить патент на свое изобретение, продать его и хорошо на этом заработать.
— А вот это уж не ваша забота, сэр! До сих пор мне хватало на жизнь, надеюсь, и в дальнейшем не придется горе мыкать. А теперь собирайтесь-ка домой! Я не намерен дольше выслушивать птенца, который только вылупился, а уже чирикает.
Меня не обидели грубые слова — такова уж натура мистера Генри. Я ни минуты не сомневался, что он желает мне добра, искренне ко мне привязался и хочет помогать во всем в меру своих сил и возможностей. Мы обменялись крепким рукопожатием, и я ушел.
Я и не предполагал, какие последствия будет иметь тот вечер, а тем более какую значительную роль в моей будущей жизни сыграют тяжелый карабин, называемый Генри «старым флинтом», и не доделанный еще штуцер.
А пока я с нетерпением ожидал наступления утра, будучи уверен, что не ударю в грязь лицом и покажу своему новому приятелю, на что способен, поскольку стрелял я действительно неплохо.
Ровно в шесть часов я уже был у Генри. Он ждал меня в хорошем расположении духа — на его всегда суровом лице играла легкая, чуть ироничная улыбка.
— Приветствую вас, сэр! Ого, какой самоуверенный вид! Надеетесь попасть в ту самую стену в пятьдесят локтей, о которой я вчера говорил?
— Само собой разумеется.
— Ладно, сейчас проверим. Я возьму ружье полегче, а вы несите карабин, такая тяжесть мне уже не под силу.
Генри закинул за плечо легкую двустволку, а я взял «старый флинт».
Когда мы пришли на стрельбище, Генри зарядил оба ружья, но сначала выстрелил пару раз из своей двустволки.
Наступил мой черед. Хотя мне никогда не доводилось стрелять из такого ружья, с первого же раза я попал в самый край черного круга мишени. Во второй раз мне повезло больше, третий выстрел был точно в яблочко, а все остальные пули пролетели сквозь отверстие, пробитое с третьего раза.
Изумление Генри росло с каждым моим выстрелом. Я испробовал и его двустволку, а когда и тут добился блестящего результата, он воскликнул:
— Сэр, не иначе вам сам дьявол помогает. Или вы — прирожденный охотник. Я впервые вижу, чтобы молодой человек так метко стрелял.
— Дьявол мне не помогает, и я не собираюсь заключать с ним договор.
— В таком случае вы просто обязаны стать вестменом.[2] Что скажете?
— Хорошо бы!
— Ладно, посмотрим, что удастся из вас сделать. Верхом хорошо ездите?
— Да так, с грехом пополам.
— С грехом пополам? Значит, не так хорошо, как стреляете?
— Не такое уж большое искусство — ездить верхом. Трудней сесть на коня. Но если я окажусь в седле, то уж ни за что не дам себя сбросить.
Он пристально посмотрел на меня, словно проверял, серьезно ли я говорю или шучу. Я сделал вид, будто ни о чем не догадываюсь, а он заметил:
— Вы действительно так думаете? И считаете небось, что надо держаться за гриву? Заблуждаетесь. Вы сказали, что самое трудное — очутиться в седле, мол, для этого надо приложить немало усилий. А я вот скажу, что вылететь из седла гораздо легче — об этом уж позаботится сам конь. Вы и охнуть не успеете, как окажетесь на земле.
— У меня конь не забалует!
— Да? Посмотрим! Может, попробуете?
— С удовольствием!
— Идемте-ка! Сейчас только семь часов, время еще есть. Мы пойдем к Джиму Корнеру, он дает лошадей напрокат. Есть у него один пегий жеребец, уж он-то для вас постарается.
Мы вернулись в город и отыскали торговца лошадьми. Ему принадлежал загон для выездки, вокруг которого выстроились конюшни.
Корнер вышел к нам сам и любезно осведомился, чего желают джентльмены.
— Этот юноша утверждает, что ни один конь его не сбросит. Что вы на это скажете, мистер Корнер? Может, позволите ему взобраться на вашего пегого?
Торговец смерил меня оценивающим взглядом и, покачав головой, ответил:
— Судя по всему, костяк у парня крепкий и гибкий, да и вообще… молодые люди не так быстро сворачивают себе шеи, как старики. Если этот джентльмен желает испытать пегого жеребца, то я ничего не имею против.
Он тут же отдал распоряжение, и двое конюхов вывели оседланного коня. Конь вел себя беспокойно и все время норовил вырваться. Старик Генри, видимо, испугался за меня и принялся упрашивать, чтобы я отказался от глупой затеи. Но, во-первых, я ничуть не боялся, а во-вторых, для меня это был вопрос чести.
Я приказал подать мне плеть и пристегнул шпоры. После нескольких неудачных попыток, несмотря на сопротивление коня, я оказался в седле. В этот момент конюхи быстро отскочили, а пегий строптивец, став на дыбы, вдруг резко прыгнул в сторону. Я удержался в седле, хотя не успел еще вдеть ноги в стремена, а едва вдел — паршивец начал брыкаться. Ничего этим не добившись, прижался к стене, пытаясь сбросить меня, однако моя плеть отогнала его на середину. Началась трудная и опасная борьба с конем. Понадобились вся моя сила, ловкость и сноровка (а тогда у меня еще не было должного опыта), но в конце концов я победил. Когда я спешился, ноги мои дрожали от усталости, а с коня падали огромные тяжелые хлопья пены. Теперь он был послушен каждому движению шпор и поводьев.
