Гэри Дженнингс - Ацтек. Гроза надвигается
В отношении мужчин соблюдение целомудрия до вступления в брак не считалось таким уж обязательным, ибо им для плотских утех всегда были доступны маатиме или рабыни, да и вообще, очень трудно доказать или опровергнуть, что юноша уже имел дело с женщинами. Впрочем, могу сообщить вам по секрету, сам я узнал об этом от сестры, что если только у женщины есть время подготовиться к первой брачной ночи, она легко может убедить мужа в своей девственности. Некоторые старухи специально откармливают голубок темно-красными семенами какого-то им одним известного цветка, а потом продают яйца этих птиц предполагаемым девственницам. Голубиное яйцо настолько мало, что его можно без труда ввести в женское лоно, а скорлупа у него такая хрупкая, что возбужденный жених ничего не заподозрит, тем более что желток этого яйца имеет цвет крови. Кроме того, старухи продают женщинам вяжущую мазь, изготовленную из ягоды, которую вы называете крушиной, и эта мазь стягивает влагалище, вновь делая его тесным, как в юности...
Если такова воля вашего преосвященства, я, конечно же, постараюсь в дальнейшем воздержаться от излишних подробностей.
Изнасилование считалось у нас преступлением, но случалось это довольно редко, по трем причинам. Во-первых, почти невозможно было совершить изнасилование, не оказавшись при этом пойманным: общины наши не отличались многочисленностью, все друг друга знали, а чужаки всегда были на виду. Во-вторых, чтобы удовлетворить похоть, нашему мужчине не требовалось прибегать к насилию, ибо к услугам вожделеющего всегда имелись маатиме и рабыни. Ну и наконец, изнасилование каралось смертной казнью. Такая же кара полагалась за прелюбодеяние, за куилонйотль, то есть мужеложство, и за патлачуиа, соитие между женщинами. Правда, эти преступления, вероятно не столь уж редкие, выходили наружу нечасто, если только виновных не застигали с поличным. В противном случае доказать приверженность таким порокам так же трудно, как и потерю невинности.
Напомню, что сейчас я говорю только о том, что запрещено или, по крайней мере, осуждается (за исключением праздников плодородия, когда торжествует показная распущенность) у нас в Мешико. Вообще мы, мешикатль, по сравнению со многими другими народами отличаемся довольно строгими нравами. Помню, что, впервые оказавшись далеко к югу отсюда, в стране майя, я был поражен тем, что во многих их храмах водосточные трубы были изготовлены в виде мужских тепули. На протяжении всего сезона дождей тепули эти беспрестанно мочились с крыш.
Хуаштеки, живущие к северо-востоку от нас, на побережье Восточного моря, вообще крайне грубы и неразборчивы в плотских связях. Я видел их храмовые рельефы с изображением мужчин и женщин, совокупляющихся во множестве поз. Кроме того, любой мужчина из этого племени, имеющий тепули больше среднего размера, горделиво выставляет его напоказ и как ни в чем не бывало разгуливает в общественным местах без набедренной повязки. Этот хвастливый обычай снискал хуаштекам репутацию обладателей особой мужской силы. Насколько это справедливо, мне неведомо. Могу лишь сказать, что когда мужчин этого племени выставляли на продажу у нас на невольничьем рынке, то наши знатные женщины, являвшиеся на торжище, скрыв лица под вуалями, и державшиеся поодаль, нередко знаками приказывали своим слугам вступить в торг.
Пуремпече, живущие в Мичоакане, что к западу отсюда, в такого рода вопросах более чем снисходительны. Например, сношение мужчины с мужчиной у них не только не наказывается смертью, но и вовсе не осуждается. Это нашло отражение даже в их письменности. Может быть, вы знаете, что символом женской тепили служит изображение маленькой раковины? Так вот, чтобы отобразить сношение между двумя мужчинами, пуремпече рисовали обнаженного мужчину с раковиной улитки, прикрывающей его настоящий член.
Что же касается соитий между сестрой и мною... Вы называете это инцест? Понятно, ваше преосвященство. Так вот, я полагаю, что подобное было запрещено у всех мне известных народов. Да, конечно, мы рисковали жизнью, ибо за кровосмешение, связь между братьями и сестрами, родителями и детьми и так далее, устанавливались особо жестокие виды казней. Правда, касалось это только нас, масехуалтин, составлявших большую часть населения. Я уже упоминал, что среди знати, стремившейся сохранить то, что они называли чистотой крови, браки между близкими родственниками были обычным делом, хотя никаких свидетельств того, чтобы это действительно улучшало породу, и не имелось. Ну и конечно, ни закон, ни общественное мнение не проявляли интереса к изнасилованиям, кровосмешениям или прелюбодеяниям, если речь шла о рабах.
Вы, разумеется, можете спросить: как вышло, что мы с сестрой так долго предавались своей греховной страсти, не будучи уличенными? Отвечу: матушка, строго наказывая нас за куда менее серьезные проступки, приучила и меня, и сестру к крайней осторожности. Даже когда я стал отлучаться с Шалтокана и мои отлучки длились месяцами, мы с Тцитци при встрече ограничивались прохладным поцелуем в щеку, хотя оба за это время извелись от тоски и страсти. На людях мы сидели порознь, словно нам нет друг до друга дела, и я, скрывая внутреннее смятение, долго рассказывал жадным до новостей родичам обо всем, что увидел за пределами нашего острова. Бывало, что проходило несколько дней, прежде чем нам с Тцитци удавалось наконец уединиться в надежном, безопасном месте. Тогда мы нетерпеливо срывали одежду, набрасывались друг на друга, а утолив первую страсть, затихали рядом, словно на склоне нашего собственного, тайного вулкана. Скоро он пробуждался снова, только теперь ласки были менее бурными, но зато более прочувствованными и изощренными.
Однако мои отлучки с острова начались позлее, а в ту пору нас с сестренкой ни разу не застали с поличным. Разумеется, если бы у нас, как у христиан, чуть ли не каждое соитие оборачивалось зачатием, дело обернулось бы для обоих большой бедой. Я в ту пору даже не думал о подобной опасности, ибо просто не мог себе представить, как это мальчик вдруг может оказаться отцом. Но сестра, как всякая женщина, была взрослее и мудрее, знала на сей счет больше и принимала необходимые меры предосторожности. Те же самые старухи, о которых я уже рассказывал, тайно продавали незамужним девушкам (тогда как в лавках семейным парам, не желавшим рисковать зачать ребенка всякий раз, когда они ложились в постель, такие снадобья продавались открыто) измельченный порошок корнеплода под названием тлатлаоуиуитль. Клубень его похож на сладкий картофель, только в сто раз больше. Вы, испанцы, называете его барабоско, но, наверное, не знаете, что женщина, принимающая ежедневно дозу толченого барабоско, не рискует зачать нежеланного младенца!
Простите меня, ваше преосвященство, я и понятия не имел о том, что в моих словах есть нечто неподобающее и оскорбляющее ваши чувства. Пожалуйте, садитесь снова.
Должен сообщить, что долгое время я лично все-таки подвергался риску, но не во время близости с Тцитци, а наоборот, когда находился с нею в разлуке. В ходе наших вечерних занятий в Доме Созидания Силы отряды из шести-восьми мальчиков регулярно высылались на окрестные поля и рощи «нести дозор на случай нападения на школу». Обязанность эта была нудной, и мы скрашивали время, играя скачущими бобами в патоли. Но потом кто-то из мальчиков, я уж и забыл кто, обнаружил возможность получать удовлетворение в одиночку. Не будучи стеснительным или эгоистичным, он немедленно поделился с остальными своим открытием, и с тех пор мальчики, отправляясь в дозор, уже не брали с собой бобы, поскольку все нужное для игры имели при себе постоянно. Да, все это сводилось всего-навсего к игре. Мы устраивали соревнования и делали ставки на то, кто сможет дойти до семяизвержения больше раз, затрачивая меньше времени на восстановление сил. Это было сродни играм, затевавшимся нами в более раннем возрасте: кому удастся дальше плюнуть или помочиться. Однако новый вид соревнований был чреват для меня определенным риском.
Дело в том, что я частенько приходил на эти игры, едва покинув объятия Тцитци, так что, как вы понимаете, мой резервуар был уже опустошен, не говоря уже о способности к возбуждению. Соответственно, семяизвержения я достигал редко, да и было оно весьма скудным. Частенько я выдавливал из себя лишь капли, а порой и вовсе не мог заставить свой тепу ли встать. Сначала товарищи поднимали меня на смех, но потом насмешки сменились сочувствием. Некоторые особо сострадательные мальчики предлагали мне различные средства – есть сырое мясо, подольше париться в парилке и тому подобное. А два моих лучших друга – Чимальи и Тлатли – обнаружили, что достигают гораздо более волнующих ощущений, когда каждый манипулирует не собственным тепули, а тепули товарища. Поэтому они предложили...
Гнусность? Непристойность? Это терзает ваш слух? Прошу прощения, если огорчаю ваше преосвященство и вас, писцы моего господина, но я рассказываю об этих вещах не из праздной похотливости.
