Георг — Синяя Птица (с иллюстрац.) - Юрген Анна
Сюда каждую весну и осень прибывали канадские торговцы. Сюда же из всех поселков с верховьев Аллеганы индейцы привозили добычу зимней и летней охоты. И тогда, когда поля по весне заливало золото калужниц, и тогда, когда леса покрывал осенний багрянец, здесь велся обмен бобровых шкурок, меха куниц и шкур лосей на ткани, топоры, котлы, порох. Торговля шла бойко, потому что краснокожие уже начали пользоваться вещами, изготовленными белыми, особенно железной утварью.
Пока отец с охотниками двигался на Преск Иль, женщины работали без отдыха.
Лучистое Полуденное Солнце распределила теперь женщин по двое В каждой паре одна из женщин стояла на шаг впереди другой. Образовались два прямых ряда.
Синяя Птица помогал матери. Рядом с ним работали двое — Малия и тетка Красные Глаза; дальше — тетка Белый Дуб и Дикий Козленок, и так пара за парой. Лучистое Полуденное Солнце показывала мальчику, как работать мотыгой.
— Сначала ты насыпь немного земли, совсем немного, не выше ладони, как маленький холмик крота. Так! Правильно! Теперь сделай большой шаг и опять насыпай. И так все дальше и дальше. Посматривай на соседа, чтобы бугорки были в одну линию и чтобы справа и слева были одинаковые расстояния. Верно! Молодец!
Потом мать наклонилась, развязала принесенные кожаные мешки. Из первого она брала по шесть зерен маиса и большим пальцем вдавливала их в бугорок и потом разравнивала его, раздавливая комочки земли. Из другого мешка она вынимала по четыре или по пять зерен фасоли и втыкала их вокруг маисовых зерен. В третьем мешке были семена тыквы. По несколько семян тыквы она сажала рядом с бугорком.
— Почему ты так делаешь? — спросил Синяя Птица.
— Мы сажаем вместе все то, что едим. Когда вырастут стебли маиса, по ним будут забираться усы фасоли. А широкие листья тыквы, посаженные посередине между четырьмя холмиками, помешают разрастаться сорной траве; они помогут в жаркое лето сохранить влагу, не дадут высохнуть земле. Эти три растения — наша пища; они помогают друг другу, и поэтому их нужно сажать всегда вместе на одном поле.
Шаг за шагом они продвигались все дальше и дальше.
На следующее утро Синяя Птица не мог пошевельнуть ни руками, ни ногами, а когда хотел наклониться, то чуть не закричал от боли.
— Это пройдет, — сказала ему мать. Она была права. Действительно, через некоторое время боль исчезла. Работа пошла так же легко, как и накануне.
За двенадцать дней была закончена обработка общественного поля, и женщины могли заняться своими собственными маленькими садиками, расположенными за околицей поселка. Лучистое Полуденное Солнце тоже обрабатывала свой садик, а на столбе, врытом посередине участка, теперь висела новая табличка, разрисованная свежими красками. На этот участок вместе с матерью всегда приходил и Синяя Птица.
Никогда он так не воспринимал всей прелести раннего весеннего утра, как здесь, вдалеке от домов. Чаще всего он был наедине с матерью. Малия должна была заботиться об очаге и котлах.
Еще блестели в утренних лучах солнца капли росы на траве, когда они спозаранку приходили к столбу с изображением Черепахи. А перед ними, гладкое, как блюдо, простиралось до самых крыш Длинных Домов поле; позади него, точно брошенная кем-то голубая лента, извивалась Бобровая река. Клубясь, поднимался утренний туман. Легкий ветерок нес бодрящий запах растревоженной земли и молодой зелени. Ветерок помогал проснуться новому дню.
То тут, то там расцвечивали луг желтые блузы женщин, как цветы калужницы расцвечивают поемные луга. Лишь изредка раздавался радостный крик. Кругом царила тишина и счастье совместной, дружной жизни одной большой семьи.
Как-то раз мать запела. И навсегда запомнил мальчик ее голос, раздающийся в синеве чарующего неба:
До восхода солнца
Выйди на простор!
Золото рассвета
Удивляет взор!
Как чиста песнь утра,
Тают облака.
Тьму с лугов снимает
Свет рожденья дня!
Во время работы они говорили об отце, который на этот раз что-то долго отсутствовал, о Малии, у ко горой уж, наверное, подгорела каша, и о Косом Лисе. изменившемся за последнее время. Но никогда еще они не говорили о его белых родственниках, о Рейстоуне, вообще обо всем прошлом. Он и сам избегал разговоров об этом, точно слово о прошлом могло нарушить обаяние сверкающего, радостного утра.
Отец вернулся очень не скоро. Он был мрачен. Но, само собой разумеется, его никто не расспрашивал ни при встрече, ни даже тогда, когда окончились обычные немногословные приветствия.
Он сам медленно и неохотно начал рассказ. Поездка в Преск Иль доставила немало огорчений. То ли в результате войны, то ли оттого, что еще больше обнаглели торговцы, но на все обычные товары цена возросла вдвое, а на порох — втрое. В голосе Малого Медведя звучала горечь.
— Эти же торговцы в Канаде за бобровую шкурку получат в двадцать раз больше, чем дают нам. Я хотел бы только знать, как они там живут на своих собственных островах по другую сторону Большой Воды.
Особенно много хлопот было с продажей великолепной шкурки черной лисы, которую случайно убил Застывший Олень, охотник из семейства Цапли. Мех лисы, кроме нескольких серебристо-серых волосков на лапках и мордочке, был сине-черен.
— Торговец из-за этих серебряных волосков хотел дать за шкурку столько же, сколько за бобровую. Тогда Застывший Олень сказал, что не продаст шкурку, и забрал ее обратно. Но белые решили его провести. Они пригласили Застывшего Оленя к себе и напоили огненной водой. Пьяный, он согласился на их предложение. Наутро обманутый пришел ко мне и попросил помощи. Я потребовал, чтобы белые вернули ему все. Они расшумелись, раскричались, и лишь когда я пригрозил прервать торговлю, заплатили. Говорили они на незнакомом языке. Я ведь только немного говорю по-французски, но они кричали что-то непонятное. — Малый Медведь замолчал, потом неожиданно спросил:
— Знает ли мой сын, что значит «you Indian dog»?
Мальчик покраснел. Малый Медведь произнес эти слова немного в нос. И все же, несмотря на неверное произношение, их можно было понять. Синяя Птица был в смятении. Он чувствовал, что не сможет перевести то, что кричал отцу этот сброд. Он бросил незаметный взгляд на вождя, но тут, прежде чем он собрался что-нибудь ответить, заговорила Малия. Она вскочила и, сжав кулаки, глухо сказала:
— Они тебе кричали: «Ты индейская собака!»
В ужасе уставился Синяя Птица на сестру. На секунду в глазах вождя вспыхнуло что-то недоброе, но он тут же взял себя в руки.
— Я так и думал, — сказал он безразличным голосом.
Отец продолжал спокойно рассказывать, но мальчик уже многого не слышал. Ему было мучительно стыдно. То, что кричали торговцы, было обычным выражением в Рейстоуне. «Индейские собаки», — это говорили сестры, братья, родители, тетя Рахиль. Как часто и с его уст слетало это ругательство!
Неожиданно и родительский дом, и даже весь Рейстоун точно отодвинулись от него и прошлое подернулось злой, холодной дымкой отчуждения. У мальчика мелькнула мысль, что ведь он лучше, чем кто-нибудь, знает индейцев, что он их лучше понимает, что все его белые родственники рассказывают много нелепого о жизни краснокожих.
Ему вспомнился облаченный в черные одежды миссионер, который однажды остановился на ночь в их доме в Рейстоуне. Этот миссионер говорил, что хочет «проповедовать язычникам в пустыне». Мальчик вспомнил, что отец убеждал миссионера целый вечер: «Вы ничего не достигнете этим! Из этой краснокожей черни никогда не будет порядочных людей. Эти индейские собаки живут одной охотой и шныряют кругом в лесах. Ведь они даже ничего не слышали об обработке земли. Что же, вы хотите вместе с ними все время кочевать в прериях и лесах?» Да, так там, на Юниате, говорили и другие. Правда, это не остановило миссионера.
И Синяя Птица думал о полях, на которых вскоре появятся зеленые ленты всходов маиса, о золотых початках, которые каждую осень развешивают на чердаках и они наполняют дом своим ароматом. Конечно, индейцы ходят и на охоту, ленапы — даже больше, чем ирокезы; и все-таки кто из белых пограничников выращивает так умело маис, как индейцы? И разве можно жителей поселка Плодородная Земля назвать собаками?
