Ростислав Кинжалов - Боги ждут жертв
По рядам собравшихся прошел шепот, взгляды всех поднялись вверх. Хун-Ахау оторвался от созерцания оружия, не дававшего ему покоя, и увидел появившуюся на террасе второго этажа свою повелительницу.
На царевне было надето длинное платье из тяжелой, почти не гнувшейся материи, расшитое эмблемами ее рода и унизанное бляшками из нефрита и перламутровыми дисками, сверкавшими на утреннем солнце. Шея и грудь были закрыты драгоценными ожерельями; в мочках ушей были закреплены длинные, почти до плеч, серьги. В пышных волосах не было ни одного украшения, кроме двух белых цветков каринимака[29], приколотых у висков. Сильно нарумяненные щеки казались двумя кровавыми пятнами на бледном неподвижном лице, и только блестящие глаза, устремленные на стоящую внизу толпу, жили своей, особой жизнью.
Несколько минут Эк-Лоль стояла неподвижно, как бы давая возможность собравшимся полюбоваться на нее. Затем медленными шагами, под разноголосый шум приветствий, она стала осторожно спускаться по лестнице; за ней в строгом порядке двинулись знатные дамы, сопровождавшие дочь правителя. Царевна вышла во двор, стала около своих носилок, но не села в них, а обратилась лицом к дворцу, чего-то выжидая. Хун-Ахау почувствовал резкий запах благовоний; Эк-Лоль стояла прямо перед ним. Неожиданно он поймал взгляд выкатившихся от ужаса глаз Цуля и вспомнил свои обязанности: опахало в его руках мерно заколыхалось. Снова посмотрев краем глаза на Цуля, он понял, что старик был испуган его промедлением; теперь его лицо снова стало спокойным.
На террасе левого крыла дворца появился молодой человек, почти ровесник Хун-Ахау. Хотя Хун-Ахау никогда не видел наследного принца Тикаля, он сразу понял, что это ахау-ах-камха[30] Кантуль. Невысокого роста, с постоянно подергивающимся лицом, брат совсем не походил на сестру; мелкие черты лица и узкие глаза он унаследовал от матери – второй жены повелителя. Несмотря на неопытность в сложных тонкостях придворной жизни, Хун-Ахау ясно почувствовал, что наследный царевич пользуется значительно меньшей популярностью и любовью, чем Эк-Лоль. Приветствия, обращенные к нему, носили отпечаток холодной официальности, да и хор голосов звучал нестройно и значительно слабее.
Когда общее внимание было обращено на появившегося Кантуля, Хун-Ахау вдруг услышал тихий голос царевны. Полуоборотив к нему лицо, она шепнула:
– Не робей, Хун! Только смелый возвратится в Ололтун!
При этих неожиданных словах сердце юноши запрыгало. Уже не в первый раз он задавал себе один и тот же вопрос: почему царевна всегда так добра к нему? Чем он заслужил ее благосклонность? Почему из множества своих рабов она выделила именно его? Спросить об этом Цуля он не решался.
Царевич Кантуль спустился с террасы и занял место впереди своей многочисленной свиты; Хун-Ахау заметил, что у него было два опахалоносца. Царевич тоже смотрел на дворец, и только теперь юноша понял, что все ожидали торжественного выхода повелителя Тикаля. В молчании прошло несколько томительных минут.
Резкими голосами взвыли длинные трубы, пронзительно заверещали свистульки, заухали барабаны, застонали флейты. На верхней террасе появилась высокая мужская фигура – человек подошел к краю и застыл. Хун-Ахау впился глазами в повелителя великого города: в первый раз за свою жизнь он видел человека, от воли которого зависела жизнь и смерть многих тысяч людей.
Правителю Тикаля было уже много лет; ни краски, ни фантастически пышный костюм, из-за которого он казался какой-то сказочной птицей, не могли скрыть тяжелых мешков под глазами, спускавшихся на шею жирных дряблых щек и согнувшейся спины. Холодные глаза его безучастно смотрели куда-то поверх зданий, на синеватые отроги дальних гор. Снова и снова из глубины двора неслись к нему бурные волны приветствий, но он как будто не замечал собравшихся и не слышал ничего. Сзади него, образуя яркую красочную стену, выстроились самые знатные люди Тикаля и придворные. Все они, подражая правителю, застыли в неподвижных позах.
Взглянув на царевну, Хун-Ахау увидел, что лицо ее, вплоть до лба, залито ярким румянцем, ноздри вздрагивают, широко открытые глаза искрятся. При каждом новом всплеске приветствий по ее стройному телу проходил легкий трепет и она едва заметно склоняла голову, как бы отвечая на них.
Неожиданно правитель простер вперед руки с жезлом, словно благословляя собравшихся. Крики перешли в рев. Еще мгновение – и его фигура скрылась за красочной толпой приближенных; правитель начал спускаться по внутренней лестнице к своим носилкам, ожидавшим его по ту сторону дворца. За ним в строгом порядке, согласно званиям, двигались владыки знатных родов и придворные.
Оркестр поспешил вперед, чтобы встретить повелителя у выхода. За ним двинулся царевич Кантуль со своей многочисленной свитой. Пока знатная молодежь, составлявшая ее, весело переговариваясь, проходила мимо, царевна обратилась к юноше:
– Как ты счастлив, Хун, что тебе довелось видеть это! – В ее голосе звучала твердая убежденность, что на свете не может быть ничего лучше, чем торжественный выход повелителя Тикаля.
Хун-Ахау промолчал и лишь почтительно наклонил голову. Эк-Лоль, улыбаясь, села в носилки, и ее кортеж: тронулся вслед за наследным царевичем.
Процессия, растянувшаяся на огромное расстояние, медленно двигалась сквозь огромные толпы народа, собравшегося на центральных улицах, и только через полчаса носилки царевны достигли здания для игр в мяч. Собственно говоря, это было даже не здание, а целый комплекс сооружений: два огромных вала, расположенных параллельно, несли на широких и плоских вершинах по большому храму. По наружным сторонам этих валов шли лестницы, а внутренние стороны были вертикальными, и в них были укреплены, высоко над землей, плоские каменные изображения гигантских голов попугаев и ягуаров. Длинное и узкое пространство между валами и было площадкой для игры – она была покрыта толстым слоем белой штукатурки, блестевшей на солнце; кое-где на ней виднелись небольшие вмурованные плиты, украшенные барельефами.
Царевич Кантуль со своей свитой и Эк-Лоль с сопровождавшими ее женщинами расположились у входа в храм на левом валу. Хун-Ахау, стоявшему непосредственно за царевной, было хорошо видно все поле стадиона, зато знатные госпожи, перешептываясь и пересмеиваясь, теснили друг друга, чтобы занять наиболее удобное место.
Снова зазвучал оркестр; повелитель Тикаля появился на вершине правого вала и вошел в храм; началось торжественное моление перед началом игры. Пока оно продолжалось, на поле с разных сторон стадиона появились команды игроков. В противоположность пышно разодетым зрителям, участники игры имели только набедренные повязки и маленькие щитки на голенях; их обнаженные тела, густо расписанные красками и обильно смазанные маслами, лоснились на солнце. Впереди каждой команды шел предводитель; только у него голова была украшена пучком длинных перьев. Игроки остановились у вмурованных плит. Хун-Ахау отметил, что узоры на телах левой команды были сделаны синей краской, а у правой – ярко-красной. Воцарилось молчание, нарушавшееся только протяжным пением, доносившимся из правого храма.
