Андрей Ветер - Хребет Мира
— Какая шутка? — не понял Тим.
— Я объяснил им, что ты назвал меня белым.
— Наверное, я не совсем точно выразился, сэр, — смутился Тим. — Вы, конечно, отменно прокоптились на солнце, ваша кожа гораздо темнее моей. Я не спорю. Я просто хотел сказать, что рад видеть здесь белого… то есть человека… неиндейца, одним словом…
Бородач шагнул к Тиму и внезапно схватил его сильной рукой за горло.
— Бледнолицые знают меня под кличкой Северный Джек. Лакоты называют меня Пума. Здесь, — бородач обвёл свободной рукой лагерь, — десять типи[7], это моё племя, и я являюсь вождём этой общины. Я пришёл сюда по зову Красного Облака, чтобы драться против Бледнолицых… А ты называешь меня белым человеком. Моим воинам смешно слышать такие слова, ведь им хорошо известно, сколько скальпов я срезал с голов белых людей[8]. Так что не называй меня белым. И я не переношу слова «сэр»… А теперь скажи мне, что ты тут делаешь? Зачем ты здесь?
— Я сбежал из форта, — проговорил Тим, когда стальная хватка бородача ослабла.
— Дезертир?
— Да. Больше не могу служить, устал от бесконечных понуканий.
Рыжебородый Пума отдал повод своего коня подошедшему мальчугану.
— Устал от понуканий? — усмехнулся Пума. — Да, тяжела доля раба. Все белые люди — рабы. Они порабощают одних, будучи рабами других. Без этого они не могут существовать… Я вижу, ты боишься. Ты не можешь понять, что у тебя тут за положение. Но не бойся за свою жизнь, дезертир. Я известен как непримиримый враг Бледнолицых, но в моём лагере не принято убивать пленников.
— Стало быть, я пленник?
— Зачем ты здесь? Зачем ты появился в этой стране? Зачем ты пошёл служить Синим Курткам, если тебе не нравится быть рабом? Ты появился в нашей стране, не будучи готов к здешней жизни. Ты сбежал от Синих Курток, но куда? Куда ты направишься? Ты ничего не знаешь тут. Ты не умеешь тут жить. — Пума замолчал и глаза его зловеще сощурились. — Ты не индеец. Я отвезу тебя из лагеря и оставлю тебе нож. Живи, если сумеешь выжить.
— Но ты и сам не индеец, — возразил было Тим.
— Не проверяй моего терпения, дезертир, — оборвал его Пума, — или же все твои тревоги закончатся сейчас же… Я вывезу тебя подальше. У тебя будет возможность разобраться в самом себе. У тебя будет возможность доказать себе, стоишь ты чего-нибудь или нет.
— Это жестоко. Ты обрекаешь меня на гибель.
— Дезертир, ты должен был погибнуть там, где тебя схватили мои воины, — мрачно заявил бородач, тряхнув рыжими космами. — Они решили, что ты надумал присоединиться к нам. Но я вижу, что у тебя нет этого в мыслях.
— Может быть, я ещё подумаю…
— До утра… Но если ты останешься со мной, то тебе придётся стрелять в тех, кто сейчас строит форт. Иначе тебе нечего делать в моём племени…
* * *«15 июля 1866. Несмотря на воскресный день, утром начали разметку будущего форта. Палатки поставлены так, как в будущем должны будут расположены вдоль улицы деревянные строения. К двенадцати дня вид лагеря был уже такой, будто строительство кипело тут уже не меньше двух недель.
Вечером я слышала, как солдаты ворчали между собой, мол, офицерьё развлекается, пудинги наворачивает, ананасы консервированные. Конечно, это так. Мой Тим тоже ни разу даже не пробовал ананаса. Чем он питается сейчас, да и жив ли он? Впрочем, какое мне до него дело. Он меня бросил, повёл себя как самый ничтожный предатель.
Сара Мэтьюс (одна из служанок) выносит иногда солдатам остатки с офицерского стола после ужина и продаёт недоеденные пироги, торты и ананасы. Деньги, разумеется, оставляет себе. Сегодня она призналась мне, что за кусок выпечки берёт с людей по пятьдесят центов! Если так пойдёт дальше, то она вернётся весной домой настоящей богачкой. Конечно, дурно брать с рядовых солдат такие деньги, но раз они хотят платить, то пусть платят. Они знали, в чём заключается служба. А если не знали, то поступили глупо, нацепив на себя мундир.
16 июля. В полдень, появилось несколько индейцев на горе. Показали белый флаг и, дождавшись приглашения спуститься, медленно поехали вниз. Их оказалось в общей сложности около сорока человек, все Шайены. В спешном порядке ставились гостевые палатки. Стол был накрыт американским флагом, вдоль стола рядком поставили стулья. Все наши торопливо кинулись наряжаться в торжественные наряды, как женщины, так и мужчины. Оркестр грянул приветственный марш.
Шайены ехали при полном параде. На руках и на груди — украшения. Один очень высокий воин, прикрытый только набедренной повязкой, держал в руке раскрытый зонтик серого цвета. Некоторые были раздеты до пояса, другие обнажили только руки. На шее одних красовались ожерелья из медвежьих когтей, у вторых висели раковины, у третьих — всевозможные колечки. На ногах — разукрашенные бусами мокасины, ноговицы. На поясных ремнях — табачные кисеты, священные мешочки. Всё очень пёстро, впечатляюще.
Вожди назвали свои имена, Джек Стид перевёл: Чёрный Конь, Красная Рука, Маленькая Луна, Красивый Медведь, Прыгающий Кролик, Лежащий Волк, Человек-Одиноко-Стоящий-На-Земле, Тупой Нож.
Меня поразил облик старика, приехавшего с вождями. Возможно, он тоже был вождь, я этого не знаю. Он был неимоверно стар и был похож на величественную скалу. Лицо его, подобно обрывистому берегу, готово было осыпаться рыхлыми комьями. Кожа растрескалась, наморщилась. Казалось, что сквозь её коричневую твердь готов был пробиться мох…
Перед штабной палаткой успели натянуть брезент, под этим навесом собрались женщины. Индейцы пустили по кругу трубку, вырезанную из красного песчаника. Лица у всех серьёзные и настороженные, глаза пронзительные, как острия стрел.
Перед индейцами сидел Джим Бриджер, устроившись на низеньком стуле с подлокотниками. Сорок четыре года, проведённые на границе, научили его быть настолько же недоверчивым к индейцам, насколько индеец мог быть недоверчив к кому-либо. Рядом с Бриджером стоял Джек Стид. Он черноволосый и черноглазый, как индеец; его жена — Шайенка. Он прекрасный переводчик, но любит похлестать виски.
Шайены сказали, что многие Лакоты готовы начать войну. Шайены подробно пересказали Кэррингтону весь проделанный маршрут нашей экспедиции, и полковник убедился, что индейцам был известен каждый шаг белых людей.
После полудня индейцы уехали. На душе беспокойно. Дикий облик этих варваров вселяет страх в сердце, как бы дружелюбно индейцы ни улыбались, как бы усердно ни пожимали руки нашим офицерам.
17 июля в пять вечера индейцы напали на табун майора Хэймонда. Майор и его адъютант бросились в погоню. Постепенно собрался и весь отряд. Но индейцы окружили наших людей. От них примчался гонец (плечо в крови, волосы пыльные, глаза мутные). Полковник выслал им на помощь две роты пехоты и пятьдесят кавалеристов.
