Полин Джонсон - Затерянный остров и другие истории
Эта история больше, чем любая другая из всех, что индейцы Ванкувера поведали мне, раскрывает любовь племен Побережья к доброте и ненависть — к жестокости. Если племена эти и были когда-то воинственным народом, не похоже, чтобы они уж очень гордились своим прошлым. Заговорите с кем-нибудь из них, и, отзываясь о человеке, которого особенно почитают и любят, они первым делом скажут: «Он человек добрый». Перечисляя качества, столь ценимые краснокожими, они никогда не назовут его храбрым или богатым, удачливым или даже сильным. По разумению прибрежных племен, если человек добр, он уже обладает всем. И почти все их легенды, без исключения, повествуют о наградах за нежность и самопожертвование, за физическую чистоту и непорочность помыслов.
Зовите их сказками, если угодно, — во всех них есть здравый смысл, рожденный, без сомнения, незаурядным умом; больше того, в них говорится о вере индейцев в торжество лучших порывов человеческого сердца и в сокрушительное поражение худших.
Беседуя со многими из моих добрых тилликумов, я убедилась, что предание о чародейке относится к числу наиболее известных, и из всех, в которые они меня посвятили, пользуется наибольшим доверием.
ОЛЕНЬЕ ОЗЕРО
Сто лет назад, в дни первого из вождей Капилано, лишь немногие белые люди отваживались забираться в глубь материка. В те дни добыча могучей реки Фрейзер потоком шла в меднокожие руки. Но и те, кто заходил далеко, все же не достигали самых отдаленных уголков этой земли, как в наше время, когда золото с истоков реки Фрейзер, лосось с устья, лес с ее берегов прославились на весь мир.
Там, где ныне властвуют город и индустрия, торговля и коммерция, купля и продажа, были в ходу лишь опыт рыболова да сноровка охотника. В те дни нога, обутая в мокасин, ступала бесшумно, не рождая эхо на лесных тропах. Простые орудия, руки да утварь индейца были единственными средствами добывания пищи. Жизнь его зависела от личной отваги, от навыков лесовика и знания речной жизни. И поскольку перед вами рассказ об остроге из кости оленя, читателю прежде всего необходимо отнестись с пониманием к тому, что этот простой инструмент, выточенный самым искусным образом, был бесценным в глазах первого из Капилано, к которому он перешел, сменив три поколения предков, в свою очередь опытных охотников и рыболовов.
Сам Капилано не знал равного в метании остроги. Как никому другому, ему были ведомы все капризы реки Фрейзер и повадки ее многочисленных обитателей. Знал он каждый островок и отмель, каждый валун на реке, каждый залив и тихую заводь; ведомы ему были и нравы приливов. Он знал места нерестилищ, скрытые ручьи, что питают большие реки; все протоки, ведущие к озерам, окруженным кольцами скал, хитрость и коварство бурных речных стремнин. Он знал, как найти звериные логовища и птичьи гнездовья, и слыл мастером в хитроумном искусстве, без которого не обойтись человеку, когда соревнуется он с тонкими уловками диких созданий неосвоенной природы.
Лишь однажды сноровка подвела его, лишь однажды Природа озадачила его таинственным хитросплетением проток и диких наваждений. Было это, когда вышел он к устью неведомой речки. Долгие столетия пряталась она от человеческого глаза да и теперь — так говорят сквомиши — по-прежнему поет свою песню, устремляясь потаенными путями, ведущими от озера к морю.
Он промышлял тюленей у побережья, близ того места, что известно ныне под именем Мыса Грей. Мало-помалу его лодка продвигалась в глубь материка, следуя изгибам берегов в устье Фолс-Крик. Здесь-то и попался ему подлинный царь тюленей — огромный зверь, способный порадовать сердце охотника, добыча, достойная его мастерства. Во имя такой награды и метнет он свою острогу из кости оленя. Никогда не подводила она его отца, деда и прадеда. Он знал — острога не подведет его и теперь. В лодке лежала и длинная гибкая веревка из кедрового волокна. Руки не одной мастерицы сплетали и ссучивали эту веревку, отбивали и намыливали ее до тех пор, пока не стала она мягкой и гибкой, как змея. Он привязал ее к древку остроги и мастерским, точным прицелом метнул в тюленя-царя. Оружие попало в цель. Исполинское тело задрожало, и с воплем, похожим на крик раненого детеныша, зверь бросился в море. С быстротой и силой огромной рыбы он понесся вглубь, навстречу поднимающемуся приливу, пока Капилано не вытравил веревку на всю длину. Когда же она натянулась, он почувствовал, как лодка рванулась вперед, увлекаемая силой могучего зверя, который так пенил и бурлил воду, словно обладал мощью кита.
Вверх по течению по всей длине Фолс-Крика человек и зверь стремили свой путь мимо тех мест, где столетия спустя арками вознесутся над водами огромные городские мосты. Каждый напрягался изо всех сил, стараясь превзойти другого, никто не ослабевал, никто не сдавался — один тянул, другой правил. В конце концов, это вылилось в единоборство не силы, а сноровки зверя и человека. Когда они приблизились к тому месту, где ныне бросает тень над водами мост на Мейн-стрит, зверь подпрыгнул высоко в воздух, а затем бросился головой вниз, в пучину. Толчок вырвал веревку из рук Капилано. Мигом пронеслась она, устремляясь в воду через планшир. Охотник застыл, глядя на то место, где она была только что, — зверь вышел победителем.
С отливом индеец отправился на поиски. Нигде ни следа добычи; нет бесценной остроги из оленьей кости, нет и веревки из кедрового волокна. Так осматривал он устье Фолс-Крика в течение многих лун. Редко его стройное, с высоким носом каноэ бороздило иные воды; но морской царь пропал бесследно. Часто ошибочно индеец принимал длинные ленты плавучих морских трав за свою утерянную кедровую веревку. С помощью других острог, других кедровых волокон, лопастью весла и иными хитрыми приспособлениями выкорчевывал он водоросли из почвы, но они выскальзывали всей своей скользкой массой из его торопливых, ищущих рук; лучшая охотничья острога с неизменной спутницей-веревкой исчезла бесследно.
На следующий год он вновь отправился промышлять тюленей на прибрежье у Мыса Грей. И вот однажды после захода солнца он заметил с западной стороны неба красное зарево; казалось, оно передвигается к востоку. До самой поздней ночи сполохи алого пламени вспыхивали далеко у истоков Фолс-Крика. Свет загорался и потухал, словно по мановению чьей-то руки; и, как всякий индеец, он тотчас же усмотрел зловещий смысл в необычном зрелище. Он не сомневался в том, что это был особый знак, и потому стал грести в глубь материка, причалил свое каноэ и направился по тропе к небольшой группе озер, что раскинулись в районе, лежащем между нынешним городом Ванкувером и Нью-Вестминстером. Но уже задолго до того, как достиг он берегов Оленьего озера, он понял, что манящая рука была на самом деле языками пламени. Все вокруг водоема было охвачено лесным пожаром. Лишь один путь оставался еще свободным. Там, где стояла группа огромных деревьев, до которых пламя не успело добраться. Приблизившись, он различил бесконечный движущийся поток животных; покидая озеро, они спешили к северу через этот единственный проход. Он стоял, прислушиваясь, внимательно вглядываясь в происходящее. И вот топот тысяч маленьких ног донесся до его чуткого уха: живой поток оказался большой колонией бобров — их были тысячи и тысячи. Ковыляли мимо бобрята, спеша за матерями; шли старые бобры, что не один год валили деревья, возводя плотины; то была целая армия лесных зверей-переселенцев под предводительством мудрого старого вожака, который, словно царь своего народа, чинно выступал чуть впереди этого войска. Покидая реку, они двигались через леса к северу. Бродячие охотники говорили, будто видели, как они перешли Баррард-Инлет у Вторых Теснин, направляясь в глубь материка, и как достигли дальнего берега. Но никто не знает, где эта мощная армия маленьких канадцев основала свое новое поселение. Даже проницательность первого из Капилано так и не помогла ему обнаружить их местопребывание. Одно лишь известно точно: Оленье озеро они покинули навсегда.
