Карл Май - Сатана и Искариот. Части первая и вторая

— Нет, сеньор. Меня совершенно не касается, что происходит с иностранцами.

— А если житель вашего округа убьет немца, что вы тогда сделаете, сеньор?

— Ничего, совершенно ничего. Мои подданные доставляют мне столько хлопот, что я не могу возиться с гражданами чужих государств. Нам некогда заниматься делами иностранцев. Ничего подобного они потребовать от нас не могут. Вы еще о чем-нибудь желали узнать, сеньор?

— Нет, после ваших ответов у меня больше не осталось неясностей.

— Тогда я вас отпущу, как только вы оцените полученные от меня сведения.

— Да, оцените по достоинству, — обворожительным голосом повторила сеньора, причем попугай аккомпанировал ей милейшими негромкими певучими звуками.

— Мне трудно оценить полученные сведения, — ответил я. — Поскольку вы все время отвечали только «нет», то ваши высказывания не имеют для меня никакой ценности.

— Что? Как? Не хотите ли вы этим сказать, что ничего не заплатите?

— Разумеется.

Он отступил на два шага, смерил меня гневным взглядом и пригрозил:

— Я могу вас заставить, сеньор!

— Нет! Ведь я тоже немец. У меня только иностранные деньги, а так как вам, по вашим же собственным словам, не пристало заниматься делами и взаимоотношениями иностранцев, а мои деньги, безусловно, причисляются к иностранным делам, то я считаю невозможным согрешить против вашего отечественного самоуважения, предложив вам чужую валюту.

Сеньора отбросила свою сигарету и прикусила зубками губу. Попугай захлопал крыльями и раскрыл клюв. Сеньор отступил еще на несколько шагов и злобно зашипел:

— Значит, деньги у вас только чужие?

— Да. Единственные местные предметы, которые я могу вам предложить, — вот эти две сигареты, которые я кладу в ящик с табаком.

Я кинул сигареты в табак, при этом попугай клюнул меня в руку.

— Значит, вы ничего не хотите платить? Совсем ничего? — спросил сеньор.

— Нет.

Я взял свои ружья, которые поставил к стене, и собрался уходить.

— Скряга! Человек, не держащий своего слова! — изверг из себя дылда с рыком чревовещателя.

— Иностранишка, оборванец, бродяга! — заскрипела донья[46], рассвирепев.

— Eres ratero, eres ratero, ratero! — услышал я крики попугая, пока быстрым шагом пересекал двор, стараясь поскорее оказаться на улице. Но у выхода меня поджидал полицейский, который вытянул руку и потребовал:

— Подарок за данную вам справку! Жалованье у меня весьма скромное, а кормить надо жену и четверых детей!

— Ничем не могу вам помочь, — ответил я его собственными словами, отвязал лошадь, забрался в седло и уехал. Будь я в более хорошем настроении, он бы получил несколько монет.

Стало быть, напрасно я надеялся на помощь местных властей. В таких обстоятельствах самое лучшее заключалось в том, чтобы руководствоваться правилом «каждый человек — сам по себе». Хватит надеяться на чужих людей и чужую помощь!..

Отойдя достаточно далеко от здания муниципалитета, я зашел в какой-то «отель», вознамерившись что-нибудь съесть и выпить, напоить лошадь и дать ей корм, а также справиться об одежной лавке. Таковая оказалась поблизости, и там я получил, хотя и по завышенной цене, все, что я искал, а именно, добротный мексиканский костюм, который был сшит как на меня, но зато вызвал почти полное опустошение моего кошелька. Но это не могло меня обеспокоить, потому что я собирался жить в таких краях и в таких условиях, когда денежный запас не только не нужен, но и может оказаться опасным. В тех широтах тогда верное ружье в руках было куда нужнее полного кошелька в кармане. И вот я в добродушном расположении духа, со скатанным новым костюмом за спиной выехал из города, разочаровавшись в одной маленькой надежде, но зато обогатившись полезными знаниями местных условий.

В гостинице я порасспросил про асиенду Арройо и узнал, что она находится в целом дне езды к востоку, между лесистыми горами, и расположена на берегу ручья, возле устроенной здесь запруды. Мне так подробно описали местность и дорогу до асиенды, что я просто не мог заблудиться. Одновременно я лучше узнал обстановку и характер хозяина.

Сеньор Тимотео Пручильо был порядочным человеком и прежде принадлежал к богатейшим людям провинции, но часто повторявшиеся набеги индейцев причинили ему много зла, так что теперь он едва-едва мог считаться состоятельным. От многих крупных поместий у него осталось только одно, асиенда Дель-Арройо. Кроме того, ему еще принадлежал ртутный рудник, о состоянии которого никто не мог сказать ничего определенного; говорили только, что он расположен гораздо дальше асиенды и когда-то приносил хороший доход, но потом был заброшен вследствие отсутствия рабочих и нападений бродячих индейцев.

На обратном пути особых происшествий не было. Я был один и ехал по пустынной местности. Переночевал я в одной долине, сжатой голыми скалами, но зато там было столько травы, что моя лошадка смогла сытно подзакусить. От Уреса и до самого места ночлега мне не встретилось ни одного человека, а ранним утром следующего дня случилось событие, в данных обстоятельствах очень важное, при котором пришлось, к сожалению, пролить кровь.

Я продвигался по длинной, узкой долине в горы. А те, холодные и безлесные, застыли перед более высоким хребтом, возле которого мне предстояло искать асиенду. Песчаниковые горы отличались такими странными, причудливыми формами, что я то и дело вспоминал о далеких Bad-lands[47]. Только изредка на глаза попадалось какое-нибудь изуродованное деревце или жалкий кустик, растущий из какой-либо трещины, где скопилось достаточно влаги для скудного ростка. Я вспомнил о пережитом в тех Bad-lands, о стычках с индейцами-сиу, с которыми я часто находился на тропе войны; я снова слышал их пронзительный боевой клич и голоса их ружей. Тут… — было ли это только воспоминанием, разыгравшимся в моей памяти, или реальностью? — раздался выстрел. Я придержал лошадь и прислушался. Выстрел действительно прозвучал, потому что теперь, за ближайшим изгибом ущелья, раздался второй, а потом и третий.

Я пустил своего коня шагом, но, когда добрался до поворота, принял меры предосторожности и не стал сразу заворачивать. Сначала я хотел узнать, с кем имею дело. Поэтому я спрыгнул на землю, оставил лошадь стоять, а сам пошел к ребристой скале, из-за которой надеялся взглянуть за поворот. Когда я, сняв шляпу, широкие поля которой легко могли меня выдать, высунул немного голову, то увидел, что с той стороны скалы долина расширялась. Внизу, на дне долины, стояли двое и смотрели на скалу. Один из стоявших был белым, другой индейцем. У обоих в руках были ружья. Они приложили их к плечу, прицелились куда-то вверх и нажали на спусковые крючки; один за другим послышались два выстрела.