Таинственные следы - "Сат-Ок"
Брат одним прыжком бросился к нему и ударом ножа перерезал ему горло. Кровь брызнула мне на мокасины. К горлу у меня подкатился твёрдый комок, в голове стало пусто, и какая-то сила начала толкать меня в сторону леса, к скалам – только бы подальше от этого места.
– Прости, – шептал я или что-то шептало во мне, и, шатаясь, я удалялся в сторону чащи.
Как долго блуждал я среди сухого кустарника, не помню. Знаю только, что в конце концов я свалился между какими-то стеблями и тьма окутала мне голову.
Очнулся я уже в отцовском шатре, лёжа на мягких шкурах карибу, а надо мной склонилась мать. Она увидела, что я открыл глаза, и её измождённое лицо осветилось улыбкой. Мать отбросила мне волосы со лба, потом подала мне миску с мясным отваром. По всему шатру распространился вкусный запах, и я почувствовал страшный голод.
Я жадно припал губами к глиняной посудине и пил, пил, ощущая, как животворное тепло разливается по моему телу, и оторвался только тогда, когда на дне миски уже ничего не осталось. Веки мои отяжелели, словно все наши горы навалились на них, и я погрузился в здоровый, укрепляющий сон.
Меня разбудил странный шум в селении. Я приподнялся на постели и попытался что-нибудь разглядеть в щели шатра, однако, как я ни напрягал зрение, мне ничего не удалось разобрать. Внезапно поднялась шкура у входа, и в шатёр вошёл мой друг Прыгающая Сова. Он был так же истощён, как и все жители нашего селения. Его длинные ноги исхудали и, казалось, сделались ещё длиннее, тело потеряло эластичность, а мускулы стали почти незаметными. Но когда он увидел меня сидящим на постели, в его глазах замелькали весёлые искорки, и он резким движением головы отбросил назад прядь волос, достававшую ему почти до бровей. Это был его характерный жест, это значило, что Сова доволен.
Он подошёл к моей постели и присел рядом на корточки. Взял мою голову в ладони и прижал к своей груди. Я чувствовал щекой его выступающие рёбра, покрытые одной кожей, Минуту мы молчали, обнявшись. Наконец Прыгающая Сова разнял руки и заглянул мне в глаза. Наши взгляды встретились, и радость прорвалась улыбками. Я был счастлив.
Не ожидая моих вопросов, Сова начал рассказывать о последних событиях в селении.
– Когда колдун вернулся с гор, где он был три дня и три ночи один на один с духами, которых вопрошал о том, как спасти наше племя от голода, он узнал, что ты снабдил мясом самых слабых, спас детям матерей, матерям – детей, а сам исчез. Воины искали тебя в Большом лесу и только через два дня нашли лежащим без сознания в какой-то ложбине. – Сова немного помолчал, как будто ещё раз переживал это событие, затем заговорил снова: – Тебе повезло, что там не было гремучих змей, иначе наши глаза уже не увидели бы тебя. Ещё три дня твой разум находился в стране Тьмы, и только вчера ты пришёл в себя. Теперь ты будешь здоров, Сат… Пока ты лежал без сознания, колдун рассказал нашим людям, какие два совета дали ему духи в горах. Во-первых, надо протанцевать Танец Солнца, во-вторых, уходить на восток, к озёрам и рекам – туда, куда переселились животные из этих мест. Вожди решили следовать второму совету. На Танец Солнца не хватило бы времени, люди наши слишком ослабели и, кроме всего, если бы Великий Дух, выслушав нашу просьбу, послал нам дождь, звери всё равно так быстро не вернулись бы на старые места… Ты слышишь голоса в селении?
Я утвердительно кивнул.
– Сейчас женщины сворачивают шатры и навьючивают лошадей. Уже сегодня ночью мы уходим на восток… Отец и колдун гордятся тобой. Горькая Ягода спел в твою честь песню, она останется в памяти нашего племени.
Я слушал Сову разинув рот. Рассказ его звучал для меня, как шум водопада, переплетающийся с шумом прибрежных деревьев, в листве которых, мне слышалось, разговаривают духи.
«Значит, – думал я, – священная жертва, принесённая мной, была не напрасной. Мясо коня смогло подкрепить силы женщин и детей. Я сумел превозмочь боль моего сердца и этим поступком притупил пожар голода».
Сова, казалось, угадал мои мысли и не нарушил моей задумчивости ни одним словом.
Мы взрослели, и поступки наши уподоблялись поступкам старших, с которых мы всегда брали пример.
Мои дальнейшие размышления прервал приход матери. Она села рядом и долго смотрела мне в лицо. Слезы медленно стекали по её светлым щекам, точно капельки росы по лепестку цветка.
Я протянул ладонь и пальцами провёл по лицу матери от глаз вниз, и моя рука увлажнилась её горячими слезами.
Я прижал ладонь к своим губам и почувствовал солёный вкус, но для меня это были самые сладкие и дорогие материнские слезы.
– Радость и гордость за тебя наполняют моё сердце, как осенние воды – высохшее русло реки. Пусть счастье сопутствует тебе на дальнейшей тропе твоей жизни, а Великий Дух пусть охраняет тебя своим щитом, сын мой, – шептала мать, плача.
Слова матери были для меня высочайшей наградой. По сравнению с ними песня колдуна в мою честь казалась ничем.
С помощью Совы я поднялся и вышел из шатра, а мать и сестра тем временем сворачивали меха, находящиеся в типи, скатывали в трубку шкуры. Вокруг виднелись голые шесты, на них раньше опирались расцвеченные шкуры. Шесты мы тоже забирали, их верхние концы связывали крест-накрест над гривами коней. На нижних концах, упиравшихся в землю, укрепляли тюки, берёзовые каноэ – получались волокуши.
Самых слабых женщин посадили на лошадей, а детей положили на шкуры, укреплённые на шестах.
Меня также поместили на свёрнутом шатре, и, когда солнце зашло, племя двинулось на восток.
Мы избрали для передвижения ночь, чтобы избежать немилосердных лучей солнца, разящих, как вражеские стрелы.
Шли всю ночь и утро, пока солнечный диск не поднялся над верхушками самых высоких деревьев. Наконец мы задержались около довольно большого озера. Утомлённые лошади тяжело повесили головы, и никакая сила не вынудила бы их идти дальше. Их не радовала даже голубая поверхность воды. Наши силы тоже были на исходе.
В душе я удивлялся отцу и другим старым воинам, которые после голодного ночного марша ещё довольно бодро, без признаков усталости, хлопотали о лагере, определяли места для шатров. Сняли с волокуш пару каноэ, понесли их на берег озера.
Во время последней засухи вода отступила, словно убегая в ужасе от раскалённой земли и тем самым открывая для лошадей ещё зелёную прибрежную растительность.
Женщины посильнее начали устанавливать шатры, а несколько воинов, в том числе и мой брат, поплыли на середину озера ловить рыбу.
Все так надеялись, что им посчастливится – и мы ещё сегодня утолим голод, валящий с ног самых сильных мужчин.
Нам, подросткам, было приказано напоить и почистить лошадей. Даже самым слабым досталась работа – они развязывали тюки.
Мы собрали лошадей и погнали их к озеру. Как они хотели пить! Они пили воду огромными глотками, а потом с наслаждением повалялись на берегу. Мы тоже последовали примеру мустангов: сперва утолили жажду, а затем стали нырять и плескаться в озере. Не помню, чтобы когда-нибудь раньше или позже я получал такое наслаждение от купания.
Вода, казалось, возвращала силу и упругость нашим иссохшим мышцам. И мы уже с большей охотой стали чистить лошадей пучками камыша. Прыгающая Сова вместе со мною натирал чёрного мустанга моего отца. Массируя бок коня, я подумал о своём мустанге, на которого я уже никогда не сяду верхом. Сколько радости доставлял он мне в лагере Молодых Волков… Покрытые горькой пылью и опалённые безжалостным солнцем, эти воспоминания жгли меня. Когда мы снова возвратимся в наши горы, я знаю, что встречу где-нибудь повешенный на сосне, выбеленный солнечными лучами череп моего друга, украшенный бусами, иглами дикобраза и птичьими перьями. И столько лет, сколько будут жить в моей памяти воспоминания о моём первом мустанге, я буду приходить к его останкам, сыпать табак внутрь черепа и молить его духа, чтобы он простил мне моё преступление, и в то же время благодарить его за то, что он позволил накормить своим мясом ослабевшие от голода человеческие существа. И уже никакой конь не заменит его мне. Первая любовь к первому коню осталась глубоко в сердце, в сердце индейского юноши.
