Гэри Дженнингс - Ацтек. Гроза надвигается
Я принялся искать своего врага, петляя среди пирующих гостей: те при моем приближении удивленно умолкали. Даже музыканты перестали играть, а когда я, найдя-таки Чимальи, выбил из его рук поднесенный к губам золоченый кубок, все ахнули. Звякнув, кубок отлетел от стены, которую художник сам же и расписал.
– Не пей слишком много, – нарочито четко и громко, чтобы слышали все, проговорил я. – Поутру тебе потребуется свежая голова. На рассвете, Чимальи, в лесу на склоне Чапультепека. Нас будет только двое, оружие можешь взять по своему усмотрению. Биться станем насмерть.
Он бросил на меня взгляд, в котором смешались презрение, злоба и некоторое удивление, а затем оглянулся на своих оторвавшихся от еды и питья соседей. Если бы я бросил ему этот вызов один на один, Чимальи наверняка попытался бы выговорить более выгодные для себя условия, а то и просто уклонился бы от поединка. Но я нанес ему оскорбление в присутствии всего двора Чтимого Глашатая, так что выхода у Чимальи не было. Художник пожал плечами, потом взял чей-то кубок с октли, поднял его, словно в насмешливом приветствии, и так же отчетливо, как и я, ответил:
– Хорошо. На рассвете на склоне Чапультепека. Бьемся насмерть.
Затем он осушил чашу, встал и вышел из зала.
Когда я вернулся на помост, толпа за моей спиной снова загомонила, но уже приглушенно и встревоженно. Вид у Цьяньи был невероятно озадаченный, однако, надо отдать ей должное, жена не задала мне ни одного вопроса и даже не вздумала посетовать на то, что я испортил столь радостную церемонию.
А вот жрец бросил на меня хмурый взгляд и завел:
– Это весьма дурное начало семейной жизни, молодой...
– Помолчи! – рявкнул Чтимый Глашатай, и жрец моментально закрыл рот. Ауицотль повернулся ко мне и сквозь зубы процедил: – Похоже, столь неожиданное превращение из юноши в зрелого мужа и супруга помутило твой рассудок.
– Нет, мой господин, – ответил я. – С рассудком у меня все в порядке. Но есть веская причина...
– Да неужели? – оборвал меня владыка, так и не повысив голос, что было страшнее, чем если бы он затопал на меня ногами. – Причина для того, чтобы устроить скандал на собственной свадьбе? Причина испортить церемонию, которую я лично устроил для тебя, как для собственного сына? Причина для того, чтобы напасть на почтенного гостя, нашего придворного?
– Прошу прощения, если обидел моего господина, – смиренно промолвил я, но тут же упрямо добавил: – Полагаю, Чтимый Глашатай был бы обо мне еще более низкого мнения, сделай я вид, будто не замечаю врага, насмехающегося надо мной самим своим присутствием.
– Твои враги – это твое дело. Но ты оскорбил нашего придворного художника. Ты угрожаешь убить его. А ведь ему – ну-ка посмотри туда – осталось разрисовать еще целую стену этого зала.
– Он вполне еще может завершить свою работу, владыка Глашатай, – сказал я. – Когда мы в детстве вместе занимались в Доме Созидания Силы, Чимальи проявлял куда большие успехи в боевых искусствах, чем я.
– Значит, вместо того чтобы лишиться нашего придворного художника, мы потеряем советника, по наущению и жалобе которого мы готовимся вторгнуться в чужую страну? – продолжил правитель все тем же пугающе ровным голосом. – Предупреждаю тебя, а предупреждением юй-тлатоани, прозванного Водяным Чудовищем, пренебрегать не стоит: если кто-то из вас, высоко ценимый нами художник Чимальи или столь же высоко ценимый советник Микстли, погибнет, то вина за это печальное событие ляжет на пославшего вызов. И он поплатится за это, даже если будет мертв.
И очень медленно, так, чтобы я непременно понял его правильно, Ауицотль перевел мрачный взгляд на мою молодую жену.
– Мы должны молиться, Цаа, – тихонько промолвила она, когда мы остались наедине.
– Я буду молиться, – прозвучал мой искренний пылкий ответ.
В наших покоях имелась вся необходимая обстановка, за исключением кровати, которую молодоженам предоставляли только на четвертый день после церемонии. Первые же дни и ночи нам подобало блюсти пост, воздерживаясь как от чревоугодия, так и от прочих плотских радостей, и вознося молитвы различным богам, дабы они даровали нам счастье в семейной жизни.
Но я мысленно молился совсем о другом. Я просил всех богов на свете только о том, чтобы мы с Цьяньей пережили завтрашний день. С опасностью мне не раз доводилось сталкиваться и раньше, но никогда прежде я не оказывался в столь безвыходном положении. Если даже благодаря отваге, везению или просто своему тонали мне удастся победить Чимальи, то что дальше? Мне останется лишь вернуться во дворец и принять казнь или сбежать, но в таком случае кара, обещанная Ауицотлем, постигнет мою жену. А если, что более вероятно, Чимальи, куда лучше владеющий оружием, убьет меня и правитель уже не сможет меня покарать, то его гнев опять же обрушится на Цьянью. Иными словами, каким бы ни оказался исход завтрашнего поединка, ничего хорошего ждать все равно не приходилось. Правда, оставалась еще одна возможность: а что, если на рассвете я просто не явлюсь на Чапультепек...
Пока я размышлял о немыслимом, Цьянья потихоньку распаковывала наш маленький багаж, и от мрачных мыслей меня оторвало ее восхищенное восклицание. Я поднял свою поникшую голову и увидел, что она нашла в одной из моих корзин старую глиняную фигурку Хочикецаль, которую я сохранил еще со времени трагедии, произошедшей с моей сестрой.
– Богиня, которая надзирала за нашей свадьбой, – с улыбкой промолвила Цьянья.
– Богиня, которая подарила мне тебя, – сказал я. – Покровительница любви и красоты. Я специально приберег ее, чтобы подарить тебе. Хотел тебя удивить. Нравится?
– Очень! – воскликнула жена. – Цаа, ты все время меня удивляешь!
– Боюсь, что далеко не всегда приятно. Представляю, как ты огорчилась, когда я сегодня бросил вызов Чимальи.
– Я не знала его имени, но, кажется, видела этого человека раньше. Или кого-то очень похожего на него.
– Видела ты именно его, хотя, думаю, тогда Чимальи не выглядел таким придворным щеголем. Давай я объясню тебе, что к чему, и ты, надеюсь, поймешь, почему мне пришлось омрачить нашу свадебную церемонию. Почему я не мог откладывать то, что уже сделал – и что мне еще предстоит сделать.
Сказав, будто приберегал для нее фигурку Хочикецаль в качестве свадебного подарка, я впервые солгал молодой жене. А затем, рассказывая ей о своей прежней жизни, я если и не допустил прямую ложь, то кое о чем умолчал, и не один раз. Сначала я поведал Цьянье о том, как Чимальи предал меня в первый раз, когда он и Тлатли отказались помочь спасти Тцитцитлини. Однако, упомянув, что жизнь моей сестры оказалась в опасности, я не сообщил жене никаких подробностей.
О том, как судьба вновь свела меня, Чимальи и Тлатли в Тескоко, я рассказал, но заострять внимание на некоторых творившихся там мерзостях, как и на деталях своей мести, не стал. Зато я поведал, что, из милосердия проявив слабость, позволил Чимальи избегнуть возмездия, а он же вместо благодарности жестоко преследовал близких мне людей. Под конец я сказал:
– Помнишь, ты ведь сама рассказала мне о том, как он, притворившись, будто помогает твоей матери, на самом деле...
Цьянья ахнула.
– Так это и есть тот самый путешественник, который выхаживал... который убил мою мать и твоего...
– Да, это он, – подтвердил я, когда жена испуганно умолкла. – Поэтому, увидев сегодня Чимальи, нагло восседающего на нашем свадебном пиру, я твердо решил: больше этот мерзавец не убьет никого.
– И правильно! – яростно воскликнула Цьянья. – Ты обязательно должен завтра убить его, что бы ни говорил на сей счет Чтимый Глашатай. Но не получится ли так, что стража просто-напросто не выпустит тебя на рассвете из дворца?
– Нет. Хотя Ауицотль и не знает всего того, о чем я рассказал тебе, он понимает, что это вопрос чести. Меня правитель удерживать не станет: вместо этого он задержит тебя. Именно это и тревожит мое сердце: боюсь, что ты можешь жестоко поплатиться за мой порыв.
Похоже, последнее замечание ее обидело.
– Зря ты считаешь, будто я менее отважна, чем ты, Цаа. Подумай лучше о том, что если теперь ты пойдешь на попятную, то получится, что это я стала предлогом избежать поединка. Разве смогла бы я после этого с тобой жить?
Обреченно улыбнувшись (получалось, что теперь исчез последний шанс на спасение), я покачал головой, нежно привлек жену к себе и со вздохом сказал:
– Нет уж, на попятную я не пойду.
– Я так и думала, – ответила Цьянья само собой разумеющимся тоном, как будто, выйдя за меня, она стала женой воителя-Орла. – До рассвета осталось совсем немного. Приляг, положи голову мне на грудь и постарайся хоть немного поспать.
Мне казалось, что я только что опустил голову на ее мягкую грудь, когда в дверь неуверенно поскреблись и послышался голос Коцатля:
– Микстли, небо уже бледнеет. Пора.
