Карл Май - Нефтяной принц
Нефтяной принц развязал кантора. На его место стал Роллинс со словами:
— Что ж, получайте свое дешевое удовольствие!
Если он считал, что свяжут его столь же слабо, как и кантора, то весьма заблуждался. Поллер быстро схватил его за правую руку, Батлер — за левую. Они придавили беднягу к стволу так, что он вскрикнул, и завели руки за ствол. Пока они крепко держали его за предплечья, Нефтяной принц крепко вязал банкиру кисти, приговаривая:
— Да, мистер Роллинс, дешевое удовольствие начинается, но для вас оно легко может стать очень дорогим.
— Черт возьми! — выругался банкир. — Да как вы смеете? Так мы не договаривались!
— Вы — нет, мы — да!
— Вы вывернете мне все руки!
— Ничего с вами не случится. Это не надолго. Постойте-ка спокойно и не вертите головой, иначе я отрежу вам уши!
И двумя-тремя быстрыми движениями Нефтяной принц срезал воротник сюртука банкира, который не мог сопротивляться, даже если бы захотел.
— Эй, что вы сделали? — взорвался Роллинс.
В ответ тот молча встряхнул перед банкиром отрезанным воротником.
— Мой… мой… воротник! — закричал Роллинс, и лицо его сделалось почти бескровным.
— Воротник? Ну нет! Вы заблуждаетесь. Я держу в руках моднейший карман для ценных бумаг.
— Карман… Ценные бумаги… — бормотал Роллинс. — Что… что вы имеете в виду?
— Сейчас покажу.
Нефтяной принц залез под подкладку, вытащил оттуда маленькую бумажку, развернул ее, бросил взгляд на содержание и торжествующе продолжал:
— Вот содержимое этого великолепного кармана. Надеюсь, вы знаете, что это за документ. Он должен был напоминать вам о приключениях, но мне кажется, я лучше вас знаю его цену. Такие бумаги не носят в воротниках сюртуков, а везут во Фриско, чтобы обменять на звонкие монеты.
— Вы негодяй, грабитель…
Гнев отнял у Роллинса дар речи, и он не мог больше произнести ни слова. Губы его посинели, а глаза, казалось, выкатились из орбит. Банкир попытался оторваться от дерева, но при этом ремни так сильно врезались ему в тело, что он дико закричал от боли.
— Стойте тихо, успокойтесь! — приказал Нефтяной принц. — Я лишь забираю назад то, что у меня отняли. Сегодня вас перехитрили, сэр. Не трудитесь: без посторонней помощи вам не отвязаться от этого дерева. Каждое движение будет причинять вам боль.
Роллинс только бессильно заскрипел зубами. Кантор продолжал оставаться безмолвным свидетелем происходящего. Теперь он решил вмешаться и крайне вежливо спросил:
— Уважаемые господа! Вынужден попросить вас объяснить мне, почему вы срезали воротник с сюртука этого человека?
— Потому что он уже вышел из моды и не подходит к его сюртуку, — засмеялся в ответ Поллер.
— Ого! Этот воротник — собственность герра Роллинса, и он может носить его, как угодно и где угодно, хотя бы и на сюртуке.
— Да не воротник это, а карманчик для ценных вещей.
— Разве? И куда же помещают подобную вещь?
— В карман.
— Хорошо, тогда засуньте ее в карман сюртука.
— Охотно выполню это ваше пожелание.
Поллер взял у Нефтяного принца выпотрошенный воротник и сунул его банкиру в карман.
— А документ! — настаивал кантор.
— Чек принадлежит мистеру Гринли, и он его оставит у себя.
— Чек не принадлежит ему. Вы же мне раньше сами сказали, что добровольно отдали навахо этот документ.
— Да, а теперь столь же добровольно забираем обратно.
— В таком случае, вы — мошенники!
— Какие уж есть, герр кантор.
— Тогда слуге искусства, каковым являюсь я, не о чем больше говорить с вами. Убирайтесь!
— Непременно! — ухмыльнулся Гринли. — Будьте здоровы!
Трое бандитов спокойно пошли к своим лошадям, забрались в седла и поскакали прочь, очень довольные удачей, неожиданно свалившейся на них в последние полчаса.
Кантор присел напротив банкира и с удовольствием стал его разглядывать. Роллинс никак не мог понять его поведение. Он давился от гнева, временами с губ его срывались угрозы, он требовал, чтобы кантор немедленно развязал ремни. Но говорил он по-английски, а кантор, к сожалению, совершенно не понимал его. Раньше, будучи привязанным к дереву, тот обращался с такими же просьбами, но результат их был тот же, поскольку банкир, в свою очередь, ни слова не понимал по-немецки. Роллинс тогда полагал, что кантор просто жалуется на Шеттерхэнда и на тех двух людей, что его связали. Развязывать кантора было запрещено, и поэтому банкир не понимал, чего хочет слуга искусства, который, естественно, знал о запрете. Отставник же, напротив, полагал, что банкир просто не хочет освобождать его. Оттого он и злился, оттого теперь с удовлетворением слушал крики другого и созерцал его попытки освободиться.
Когда Роллинс выложил весь известный ему запас ругательств, композитор сел напротив и, глядя прямо в глаза банкиру, стал насвистывать мелодию, которая, похоже, позже должна была развиться в арию. Банкир весь кипел от гнева и, наверное, тысячу раз пожалел, что вызвался охранять кантора. Ярость его достигла апогея, как вдруг потом внезапно наступило расслабление, он успокоился и начал рассуждать. От своего бухгалтера он выучился каким-то обрывкам немецких фраз, да и кантор тоже немного поднаторел в английском. Разве нельзя было, соединив эти взаимно ограниченные познания, прийти хоть к какому-то пониманию? Роллинс попытался:
— Мистер кантор, unbind, unbind! [76]
— Кантор эмеритус, пожалуйста!
— Unbind!
— Что, надеть? [77] — удивился кантор. — Вы замерзли? Хотите что-нибудь надеть или чем-нибудь накрыться? Чем же?
К сожалению, он не знал, что слово unbind означает «развязывать». В таких вот бесплодных переговорах прошло еще полчаса. Кантор, во-первых, не понимал банкира, а во-вторых, никак не мог уразуметь, почему тот, кто оставлял его на привязи, не может сам чуть-чуть побыть в таком же положении. Но потом добродушие в нем победило. Когда Роллинс возобновил свои мучительные попытки освободиться, кантор подошел к нему и с большим трудом развязал крепко затянутые узлы. Он надеялся на слова благодарности, но сильно заблуждался. Роллинс принялся растирать затекшие руки, а потом вдруг нанес отставнику удар кулаком такой силы, что тот, потеряв сознание, рухнул в кусты. Потом Роллинс отвязал лошадь и быстро поскакал на запад, где находились его спутники.
Кантор постепенно пришел в себя, потрогал ушибленную голову и сказал вслух:
— Благодарность — редчайшее из качеств. Это я, конечно, знал, но за мою добрую волю и за услугу получить такую затрещину — это переходит мыслимые границы! Банкир, можно сказать, образованный человек, а ведет себя по-варварски. В очередной раз убедился в том, что истинная просвещенность доступна только слугам искусства. Голова гудит так, словно в ней исполняют десять арий одновременно, да еще и вторыми басами! Кстати, а что мне одному здесь делать? Ждать, когда приедут другие мошенники и ограбят меня? Нет, лучше уж я поеду.
