Лотар-Гюнтер Буххайм - Прощание
— А почему — посреди ночи?
— Днем, как я узнал позже, им было нельзя появляться в Фельдафинге, мы были американской зоной, а они прибыли ночью из Зеефельда, занятого французскими войсками.
— Звучит интересно, — бормочет старик.
— Симона привезла мне большой мешок апельсинов. Оба лейтенанта имели при себе странные плоские чемоданы. Симона намекнула мне, что там были пистолеты, и сказала, что они ищут моего брата Клауса. Он ее, якобы, выдал. Это выяснилось во время слушания ее дела. Мой брат, якобы, был виноват в том, что ее осудили и что она попала в концентрационный лагерь. Поэтому те двое должны были его расстрелять.
— Многовато для одного раза, — замечает старик. — А где был твой брат?
— Как раз где-то в другом месте, у какой-то подруги.
Старик даже не пытается скрыть свое нетерпение:
— И что дальше?
— Я сварил кофе, а молодые люди спросили меня, где можно достать покрышки. Я записал размеры, затем Симона сказала, что им сразу же надо уходить, но что в следующую или еще через одну ночь они вернутся. Ставить моего брата в известность я не должен, пригрозили господа напоследок.
— Они же не сказали «ставить в известность»?
— Естественно, они сказали просто «информировать»!
— Звучит как в низкопробной литературе.
— Вот и найдено слово: «низкопробная литература», «пережитая низкопробная литература», можешь назвать все это и так.
— А дальше?
— Этот ночной визит привел меня в полное замешательство: одинокий дом, затем свет фар из леса прямо на дом! Это было похоже на налет. У меня больше не было оружия, только бейсбольная бита. А потом неожиданно я услышал голос Симоны. Несомненно: Симона! Можешь себе такое представить! Война давно кончилась, и я ничего не слышал о Симоне. Больше года — ничего. Надежда на то, что она пережила концентрационный лагерь, улетучилась, а тут, среди ночи она появляется в Фельдафинге с двумя этими непроницаемыми мальчиками!
— Кажется, это были лейтенанты? — замечает старик.
— Да, два французских лейтенанта в полной форме. И это в нашей оккупированной американцами зоне. Симона тоже в форме французской армии со знаками отличия. И затем болтовня Симоны: убить моего брата Клауса! Могу тебе сказать…
— В то время ты, очевидно, справился с ситуацией?
— Ни в коем случае! Но что мне оставалось делать — выть или взвиться до потолка? Для внутренних монологов оставалось не много времени. Сигнал тревоги номер один! Я должен был прогнать моих подружек от дома и найти моего брата.
— И?
— Не торопись, все по порядку. К несчастью, я не знал ни одного человека, которого я мог бы спросить, что я должен делать. Невесело. Они не шутили и говорили «платить по счетам»! И вели они себя так, будто их появление было совершенно нормальным.
— Как я предполагаю: для тебя — нет?
— Нет. На следующий день при ярком солнце мне уже и не верилось, что это ночное представление действительно имело место. Доказательством реальности были апельсины Симоны. Война довольно чувствительно снова достала меня.
Я молчу, а старик хочет что-то сказать, но его слова захлебываются в неясном бормотании.
Набрав воздуха в легкие, я начинаю снова:
— Мне в голову пришла идея позвонить в муниципальный суд в Штарнберг и попросить тамошнего судью Кресса фон Крессенштайн принять меня. Речь шла о безвыходном положении. Я попросил его на короткое время изъять моего брата из обращения: арестовать для его же защиты или сделать что-то в этом роде.
— Совсем с ума сошел, — говорит старик.
— Очевидно, так и было. Но я не знал другого выхода. А сумасшедший или не сумасшедший — мне было все равно.
— И как распорядился твой судья?
— Никак. Теперь нужно было предупредить брата. Но как его найти? У него уже не было его пистолета. И у меня уже больше не было моего вальтера. Гордо передал американцам. Господи, что же это было за время!
Старик пыхтит. Я сижу какое-то время с прерывающимся дыханием, а потом говорю:
— Парни ищут покрышки. Очевидно, у них в Тироле есть частный автомобиль. А покрышек не найти. В лагере для перемещенных лиц кое-что можно достать за деньги и хорошие слова, но там вряд ли еще что-то происходит.
Старик проводит рукой по лицу, будто хочет прогнать обременительные мысли.
— А потом я все-таки туда поехал.
— Куда это?
— В лагерь. И нашел еще одного человека, с которым я подружился: еврея, откуда-то из-под Варшавы. Ему я сказал, что мне нужны две покрышки, и рассказал ему в своем безвыходном положении эту историю. Он тотчас взялся за дело, и вечером я имел две подержанные покрышки. «Оплата позднее» и «как только возможно…»
Это непросто выкладывать перед стариком свои воспоминания и демонстрировать их «бегущей строкой». В конце концов, это в первый раз.
— Как ты смотришь на то, чтобы выпить виски? — спрашивает старик.
— Мне этого как раз недостает.
Теперь старик хочет знать, нашел ли я в конце концов моего брата.
— Да, но он не хотел верить рассказанной мной истории, но потом он, к счастью, удрал.
— А обвинение со стороны Симоны? Ты ведь все ему рассказал?
— Об этом он сначала и слышать не хотел, но затем выяснилось, что он беспокоился о своем брате, то есть обо мне, так как я был в хороших дружеских отношениях — на его взгляд в слишком хороших — с одной француженкой. Его брат с француженкой! Должен тебе сказать, что парень находился под довольно сильным влиянием «гитлерюгенд».[45]
Вполне возможно, что что-то в этом роде находилось в деле, заведенном гестапо на Симону. Служба флотской контрразведки, должно быть, имела похожие донесения.
— Она имела, — говорит старик.
В то время как мы молча смотрим друг на друга, я ясно вижу перед моими глазами сцену той «послезавтрашней» ночи, и могу рассказать о ней старику, как в военном рапорте.
— В следующий раз они приехали на час раньше. Привезли выпивку и снова апельсины. Симона выложила шоколад и к тому же целую корзину со съестным для пикника: ветчиной, сыром, всякими деликатесами и прежде всего с багетом и сливочным маслом. Там были даже ростбифы.
— За это надо выпить, — говорит старик, видя, что иначе воспоминания меня доконают.
— Под моим потолком со скосом я бы мог уютно сидеть на моих марокканских подушках для сидения, если бы в прихожей не стояли черные чемоданы. Я раздумывал, не вынести ли пистолеты из дома. Но куда их деть? В выгребную яму за домом — это идея! Она была и без того полна дерьма, так как ее больше никто не чистил. Но на это я все же не решился. Тогда я начал с шин. Нам надо было спуститься в подвал, где я их держал. Если бы не присутствие Симоны, то я бы им врезал в подвале, уже потому что они так дурашливо вели себя. Они думали о новых покрышках. Эти идиоты! Повсюду стояли машины с изношенными шинами. Новых шин не было!
