Константин Бадигин - Секрет государственной важности
— Нет, черт возьми, где же наконец настоящее?! — сказал он с такой яростью, что стоявший рядом господин в чесучовой паре испуганно оглянулся…
… — Вам депеша, господин полковник, — услышал Курасов, появившись в своем кабинете.
Прочитав телеграмму, смял ее, бросил и стал вышагивать по комнате. «Колбасник, баронишка, — ругался он, — недоквашенный олух!..»
Моргенштерн донял полковника сообщением:
«В тумане партизаны оборвали буксир. „Синий тюлень“ скрылся неизвестном направлении. Необходима помощь, прошу добиться посылки еще двух охранных кораблей мое распоряжение».
Курасов с яростью крутанул ручку телефона.
Номер полковника Рязанцева не отвечал,
Глава двадцать восьмая
ДРУЗЬЯ И ВРАГИ ВЫХОДЯТ ИЗ ТУМАНА
Открыв глаза, Федя долго смотрел на веники, подвешенные к потолку, и ничего не мог понять. Понемногу он стал воспринимать яснее, больше. Увидел круглые иллюминаторы, зеленые занавески, шкаф красного дерева. Нарисованный масляными красками бриг шел на всех парусах, стараясь вырваться из золоченой рамы… Где он? Юноша напряг память и вспомнил ночную разведку, домик лесника, безумные глаза Веретягиной… Потом он почувствовал, что возле него кто-то есть Федя захотел увидеть и чуть-чуть повернулся на постели. Страшная боль рванула грудь. Он тихо охнул и снова провалился в черную пропасть небытия.
Но вот сознание опять вернулось Юноша увидел Танино лицо — расплывчатое, словно в тумане.
— Не шевелись, ты ранен, Феденька, — сказала девушка, легонько тронув теплой рукой его щеку.
— Где мы? — спросил Великанов, едва шевеля пересохшими губами.
— Это каюта Гроссе. Мы на «Синем тюлене». Все хорошо, не волнуйся.
Теперь только Федя увидел белую дверь в ванную с разбитыми филенками и все вспомнил.
— В меня стреляла Веретягина, — сказал юноша, — мы их окружили. А потом?
Побаиваясь, как бы не переутомить раненого, Таня все же рассказала ему о событиях в бухте Безымянной.
— Мы были еще раз в Императорской, а теперь идем во Владивосток. Получили приказание штаба армии. Радиостанция у нас работает, радиста у партизан нашли, — пояснила Таня. — Ты долго лежал без памяти. Я… мы все очень боялись. Папа все время казнится, зачем он позволил тебе идти в разведку.
Последние слова донеслись до Феди будто издалека. Опять завертелось в глазах… Но слабость скоро прошла.
Он снова увидел белый потолок, увешанный пучками трав, и круглые иллюминаторы.
— Я лежу в капитанской каюте, — сказал юноша. — Почему? — Это казалось ему ошибкой. — Почему я в капитанской каюте? — переспросил он. — Я не заслужил…
— Нет, нет, — заторопилась Таня, — все единогласно решили, что так надо… все, и Потапенко тоже. Да, ты еще не знаешь: он, оказывается, партийный, большевик и тоже считает тебя хорошим капитаном.
— Потапенко… большевик… А кто же ведет судно? Я ведь болен — Голос Великанова задрожал.
— Валентин Петрович Обухов, — ответила девушка. — Но он тоже говорит, что настоящий капитан — ты. Он живет в своей старой каюте.
Феде было все еще удивительно, но и приятно, словно кто-то пролил бальзам на его душу.
«Товарищи считают, что я справился с обязанностями капитана. Даже Обухов и Потапенко. Иван Степанович ведь был с ними, видел, как я привел пароход в Императорскую…»
Он в капитанской каюте… Как быстро осуществились мечты! Пароход, бескрайний синий океан, командный мостик, карты на столе, секстант. Боже, как он полюбил все это: морские вахты, пусть и в самую бурную погоду, работа на кунгасах по колено в воде, болтанка на волнах; романтика, белые паруса, голубые мечты… Тихо, чуть слышно зазвенела гитара. Феде будто въявь послышался голос Олега Лукина, товарища по училищу, он пел под гитару:
На полярных морях и на южныхПо изгибам зеленых зыбен,Меж базальтовых скал и жемчужныхШелестят паруса кораблей.Быстроходных ведут капитаны,Открыватели новых земель,Для кого не страшны океаны,Кто изведал Мальмстремы и мель,Чья не пылью затерянных хартий —Солью моря пропитана грудь,Кто иглой на изодранной картеОтмечает свой дерзостный путь!..
Как нравилась Феде эта песня! Она звала на подвиг. Он представлял себя капитаном на паруснике, боролся с коварным морем и свирепыми ветрами… Под песню вспоминался казак Хабаров, адмирал Невельской и прапорщик Комаров — основатель Владивостока. Впрочем, его-то юноша не забывал никогда…
И, взойдя на трепещущий мостик,Вспоминает покинутый порт,Отряхая ударами тростиКлочья пены с высоких ботфорт;Или, бунт на борту обнаружив,Из-за пояса рвет пистолет,Так, что сыплется золото с кружевРозоватых брабантских манжетРазве трусам даны эти руки,Этот острый, стремительный взгляд,Что умеет на вражьи фелукнНеожиданно бросить фрегат…
Смолкли слова, затихла гитара. Когда Федя слушал эту песню, перед ним возникали русские корабли, выходящие из Охотска в трудные и далекие плавания на Аляску.
Александр Баранов, знаменитый русский мореход. Неустрашимый, смелый, предприимчивый… Наверно, про него сложена эта песня. Но при чем брабантские кружева и ботфорты?
Вот под всеми парусами плывет галиот «Три святителя». Он немного накренился на правый борт. На мостике прохаживается капитан Дмитрий Бочаров. Холодный ветер воет в снастях. На капитане шапка-ушанка и куртка из тюленьей кожи на меху… Федя слышит шорох и хлопанье парусов, свист ветра…
Помор Иван Кусков, основавший в Калифорнии форт Росс. Как выглядел этот мореход? Федя представлял его бородатым, высокого роста, с крупными сильными руками. Кусков обследовал устье реки Колумбии и калифорнийское побережье. Капитан Герасим Измайлов… Смелые русские открыватели и исследователи русской Америки. Они тоже бороздили родные дальневосточные моря… Как это в песне: они плавали «на полярных морях и на южных»…
Их корабли то покрывались льдом, то палуба рассыхалась от жары и вар вытекал из пазов. «Я рад, что я русский, — думал Федя. И тут же другое: — А все ли мы хорошие — русские люди? Сестра милосердия Веретягина. Она стреляла в меня… Почему? Считала своим врагом? Да, она мой враг, враг простых людей».
Федя вспомнил своего отца. Николай Великанов погиб в боях за народ. Он очень любил родину, Россию. Мать говорила о мечтах отца: «Когда сын, Федя, вырастет, он будет плавать по всему миру, увидит многие страны, но пусть никогда не забывает Россию. Пусть его не прельщают чужие красоты. Надо гордиться своим народом. Пусть он помнит: того, кто сам себя не уважает, другие уважать не станут…» «Мы не имеем нужды прибегать к басням и выдумкам, подобно грекам и римлянам, чтобы возвысить наше происхождение: слава была колыбелию народа русского, а победа — вестницею бытия его». Нет, это уже не отец говорил, это писал Карамзин. Отец любил читать вслух этого замечательного историка… «Зная, что мы храбрее многих, не знаем еще, кто нас храбрее. Мужество есть великое свойство души; народ, им отличенный, должен гордиться собою». О любви к отечеству, о народной гордости писал Карамзин. Об этом же говорил и отец… Мысли толпились, не давали Феде покоя.
