Сергей Жемайтис - Клипер «Орион»
От мачты до мачты прошел веселый гул голосов, потом говор стал тише, невнятней, беседа потекла уже не для всех, а только для своих; кто-то засмеялся, Бревешкин хрипло выругался: у бизани вахтенные не уложили конец и он в нем запутался. В ответ прокатился добродушный смех и затих.
Над мачтами пролетела стайка птиц, жалобно перекликавшаяся в высоте.
— Кулички плакальщики ночами перелет делают, — сказал Гусятников. — И куда летят?
Никто ему не ответил.
Командир сказал старшему офицеру:
— Действительно, куда летят? И в этих широтах и на юге я обращал внимание и не знал, что это кулики-плакальщики. А вы знали?
— Нет. А тоже не раз слышал, и всегда появлялось какое-то щемящее чувство.
— Да, да, вот именно. Может, поэтому и матросы присмирели? А ведь мы на пороге долга!
— Горящего дома.
— Ну, зачем? Может, все не так плохо…
Помолчали. Затем командир сказал весело:
— Что бы там ни было, а дома! И не зря матросы о бане заговорили. Надо смыть и с тела и с души весь пепел, что накопился за войну. Может, перед новыми передрягами, а надо. — Он продолжал мечтательно: — Поставим «Ориошу» в Амурском заливе — и на берег. Там, помню, где-то возле Семеновского базара есть торговые бани, а затем в «Версаль» — ужинать и спать на твердой земле… — Помолчав, он спросил: — Как думаете, есть телеграфная связь с Севастополем?
— По всей вероятности, нет. Хотя…
Они замолчали. И разговор среди матросов совсем затих.
Новиков и Бобрин стояли на юте, глядя на огонь маяка и невольно слушая матросов. Когда голоса стихли, Стива сказал по-английски:
— Удивительно! Стоим на пороге неизвестности, может быть, завтра примем участие в грандиозных событиях, а эти люди ведут себя так, будто возвращаются с поля в деревню.
Новиков ответил по-русски:
— Мне нравится такая уверенность, что все на месте — и дом и баня, где можно попариться.
— О нет, это не уверенность!
— Что же?
— Проявление тупоумия. Отсутствие чувства ответственности за судьбу России.
— Ого! Чувства ответственности нет, а решать им придется.
— Они только материал, пешки!
Новиков засмеялся и пропел, фальшивя:
— Пешки съели короля!
— Фиглярничаете в такое время! Иронизируете!
Новиков положил ему руку на плечо:
— Не обижайтесь, Стива. Вы должны уже привыкнуть к моему подлому характеру. В чем-то вы правы, в чем-то нет. Да и кто прав во всем? Избегайте делать безапелляционные выводы. Я тоже кое о чем думал последнее время и не могу сказать, как вы, что я что-то открыл, в чем-то убедился. А посему идемте ко мне и отметим счастливое прибытие на восточную оконечность бывшей Российской империи.
— Почему бывшей?
— Ах, Стива, Стива!..
— Опять вы со мной, как с младенцем, разговариваете?
— Отнюдь, приглашаю выпить, как мужа. Постойте! Что это там. горланят матросы?
Впередсмотрящие возвестили, что справа по носу видны ходовые огни двух транспортных судов, идущих на запад.
— Из Японии во Владивосток, — сказал Новиков. — Слетаются со всего света, и не с добром, а за добром, как говорит Зосима Гусятников. Интервенция никогда не была желанной для народа. Ну, идем, выпьем, я спать завалюсь, а вам скоро на вахту. Кажется, с нуля до четырех?
— Будто не знаете! Четвертый год несу «собачью вахту». Вообще такое положение крайне несправедливо: если тебя не повысят в чине и звании, так всю жизнь и неси «собачью вахту».
Неслышно подошел отец Исидор и, стоя в густой тени от парусов, несколько минут слушал тихий разговор офицеров. Неожиданно сказал рокочущим басом:
— Ропщете, юноша, на порядки, а потом удивляетесь сами, откуда растут, корни протеста и смуты у людей низшего звания. Нехорошо!
Новиков засмеялся. Стива Бобрин вспылил:
— Вот именно, нехорошо подслушивать!
— Мне-то? О, юноша! Долг мой в том и состоит, чтобы улавливать мысли людские, и если они не соответствуют морским установлениям и заповедям господним, то вразумлять сходящего с пути праведного, отвращая его от военного трибунала.
— Хватит, отче, — сказал Новиков, — пошли, за компанию выпьем с радости.
— Что не делалось за компанию, какие мерзопакостные дела, но я иду, дабы направить и худое дело на благо. И действительно, ночь-то благостная, тихая, идет клипер наш, будто и не по воде, а в облаках витает — так осторожно море его на себе держит, а ветер устремляет к цели нашего пути.
Они спустились по трапу, и, когда подходили к каюте радиста, из нее поспешно вышел Герман Иванович.
— Есть новости, сын мой? — спросил отец Исидор. — Не отпирайся, на лике твоем написано, и, видно, не особенно хорошие.
— Да, приказано вместо Владивостока идти на Аскольд и ждать распоряжений. Извините, господа, спешу к командиру.
— Иди, сын мой, и не бойся плохих известий, ибо все в мире не стоит на месте — и плохое или то, что мы подразумеваем плохим, может обернуться хорошим, и наоборот.
В каюте Новикова, развалясь на диване, Стива Бобрин сказал срывающимся от волнения голосом:
— Все развивается так, как я предвидел: нам не простили, не забыли побег из Плимута. Сейчас союзное командование по достоинству оценило поведение нашего командира. Стороны в борьбе определились достаточно ясно, и мы, господа, особенно в выгодном положении, тем более что я сохранил копию письма к адмиралу сэру Эльфтону. — Стива подмигнул Новикову, накрывавшему на стол.
— Прошу, господа! — сказал Новиков. — Из закусок только сухая колбаса, да не хочу будить моего олуха вестового. За прибытие, господа!
Выпили.
Отец Исидор, понюхав корочку хлеба и глубоко вздохнув, сказал, глядя из-под кустистых бровей на гардемарина:
— Не натворите новых глупостей, юноша. Тот позорный документ порвите и развейте по морю. Не делает он чести, особенно сейчас, тогда под влиянием неясности событий еще можно было найти смягчающие вину причины, сейчас — нет. Обдуманная гадость становится подлостью.
Стива Бобрин, приподняв плечи, покосился на хозяина каюты и, переведя взгляд на отца Исидора, сказал:
— Позвольте, как вы смеете!
Новиков поднял руку:
— Отставить, Стива, продолжайте, отец, в ваших словах иногда проглядывает истина.
— Золотые слова!
— Ваши, отец.
— Тем приятней. Что же касается истины, то она глубоко сокрыта и многогранна и только изредка кажет нам одну из своих бесчисленных сторон. Суждение сие относится к области высокой философии. Мы же, грешные, пытаемся решить дела более простые. Еще по одной? Не откажусь. Хороша! — Понюхав корочку, он продолжал, не спуская глаз с гардемарина: — Что касается изменения нашего курса, а другими словами, задержания или ареста, то здесь причина не столько наш побег из Англии, о нем могли забыть в такой сумятице и, вспомнив, рады были бы нашему приходу. Они же изолируют нас, как бы сажают в карантин. Почему? — Отец Исидор усмехнулся. — Потому что все ото дело пакостной души пресловутого немецкого барона. Воистину ни одно доброе дело не проходит безнаказанно. Сей парадокс к нам подходит вполне. Барон расписал всеми своими пакостными красками положение на корабле, ославил командира и команду, представив нас бунтовщиками. Вот и хотят нас вначале спрятать в тихой бухточке, а затем прибрать к рукам. Незавидная участь. В таком положении следует забыть все распри, дружно противостоять новой беде, никаких оговоров, хулы на товарищей своих, пусть неприятных вам, а связанных воедино многими опасностями и счастьем избавления от оных. Так-то, юноша. Выкинь все из головы, как сор, и почувствуешь облегчение немалое.
