Лотар-Гюнтер Буххайм - Прощание

Старик тоже смеется, но затем задумывается и говорит уже серьезно:

— Меньше повезло судовому врачу. В то время это был бывший флотский врач. Когда он шел по реакторной палубе по наветренной стороне, чтобы в госпитале заняться матросом, который разбил себе губы, накативший поток воды бросил его на опору крышки реактора. При этом доктор распорол кожу головы около уха и остался лежать без сознания у этой опоры, которая его задержала. К счастью, мимо проходил боцман, который поднял его. Доктора зашила медицинская сестра, продубевшая от длительных плаваний с ГГИ на «Метеоре».

— Что значит путешествие на «Метеоре» и что «ГГИ»?

— «ГГИ» — означает Германский гидрогеографический институт, а «Метеор» — гидрографическое судно.

Собственно говоря, я хотел бы услышать кое-что о поведении реактора во время шторма, но сколько раз нас отвлекали. При ближайшей оказии надо будет порасспросить шефа и исследователей, — намечаю я себе, поднимаясь на мостик. Старик находится на камбузе. Речь снова идет о приеме в Дурбане, который беспокоит старика.

— Ну, ты решился? — спрашивает старик, когда мы собрались в его каюте для вечерней беседы.

— Решился на что?

— Что в Дурбане сойдешь с корабля, имею я в виду. Могу только посоветовать. Если мы три недели простоим перед портом прибытия, то, я это знаю, появится сильная раздражительность. Это начинается уже сейчас.

— Утро вечера мудренее. Теперь я хочу знать, что было дальше с вашей яхтой «иол»?

— О чем я рассказывал в последний раз?

— О том, как доставал секстанты, хрустящие хлебцы.

— Ах, об этом. Итак, яхта была построена в Эккернфёрде. Англичане, естественно, обратили на это внимание. Мы в то время находились под английской оккупацией. Я был единственным, у кого имелся паспорт, я имею в виду мореходную книжку с правом выхода в море. Я имел право плавать на судах, но только на лицензированных. На получение же лицензии у нас, естественно, не было никаких перспектив.

— Что вам, очевидно, не мешало.

— Ты же знаешь, как это было в то время. Пока это нас не особенно заботило. Как-нибудь, думали мы, уж прорвемся. Во всяком случае однажды в Эккернфёрде появился некий англичанин и сказал: «Я сегодня надел ботинки для яхты, могу ли я подняться наверх? Такая хорошая яхта, так прекрасно отлакирована и все так великолепно…» Так говорил этот человек, а затем он поднялся наверх. Мы не могли запретить ему это. И тогда он заметил и цистерны. Он, конечно, заметил, что мы что-то планировали.

Воспоминания заставляют старика замолчать. Я слушаю его и внимательно слежу за его губами, ожидая продолжения рассказа.

— Все было непросто. Мы были вынуждены пройти под парусом для пробы, естественно, все это видели, и некоторые, возможно, сильно поражались: в такое время такая большая, с иголочки яхта!

Старик делает большой глоток из пивной бутылки.

— Нам надо было как можно быстрее исчезнуть из Эккернфёрда, нас потом отбуксировали через Кильский канал и мы пошли на Гамбург. Я знал одну гавань для яхт в Веделе. Мы подружились с одним инспектором ведомства судоходства, ведомство судоходства имело стоянки и здесь, и этот инспектор разрешил нам поставить яхту в дальнем углу. И тут нам снова повезло, так как там мы были хорошо укрыты, так как это была территория, выделенная для властей. Несмотря на это, один из нас постоянно спал на яхте, чтобы она не исчезла или не подверглась разграблению. Все это походило на сумасшествие, — говорит теперь старик и качает головой в знак того, что он здесь сам ничего больше не понимает.

— Там мы продолжали заниматься оснащением. Самые важные вещи, шмальц в консервных банках, мясо и все такое нам было трудно доставить на корабль, так как там все строго охранялось. Поэтому мы снова вышли из гавани и по реке Везер пошли к Куддель Борну. Куддель Борн был военным моряком, женатым на некоей Люрсен, Люрсен с верфи в Браке, и у нее был участок на берегу с причальным мостиком. Там мы бросили якорь. Причалить мы не могли, так как у нас была очень глубокая осадка.

Старик откидывается в кресле, делает глоток и сидит некоторое время с полузакрытыми глазами.

— У нас была большая проблема: нам надо было переправиться с двухтонным грузовым автомобилем, который я достал, через мост на Эльбе. Там был сильный контроль, но и эту проблему мы решили с помощью специального транспортного свидетельства.

— А откуда вы взяли это транспортное свидетельство, если будет позволено спросить?

— Ты же знаешь, — говорит старик, осклабясь, — кто много спрашивает, тот быстрее заблудится. Во всяком случае, у нас одно свидетельство было, а все, что было хотя бы только похоже на официальный документ, в то время было дороже золота. Итак, мы полностью оснастили судно и в одно прекрасное воскресенье, — воскресенье подходило лучше всего, потому что на поверхности воды уже было несколько парусников, — пошли вниз по Везеру мимо Бремерхафена и на большой дистанции мимо острова Гельголанд. Затем прямо к каналу и этапами дальше: первым этапом был Фуншал, вторым Лас-Пальмас, третьим Острова Зеленого мыса, а четвертым — Рио. Теперь ты это знаешь!

Старик садится прямо, пожимает плечами и спрашивает:

— Пойдешь со мной на мостик?

— Да. Но так быстро я тебя не отпущу из-за «обрыва пленки». Мы же договорились, что будем работать, не используя метод замедленной съемки.

Утром в столовой я вижу, что Кёрнер сидит за своим столом один. Случай благоприятный. Я подсаживаюсь к нему и, после того как он закончил завтракать, спрашиваю:

— Каков режим работы реактора во время шторма? Вчера капитан рассказал мне, что однажды для испытаний реактора корабль абсолютно намеренно, — это было в районе Шетлендских островов, сказал капитан, вошел в зону шторма при силе ветра 9 баллов. Вы были на борту во время этого рейса?

— Да, я был, — говорит Кёрнер, смотрит на меня с удивлением, но тут же продолжает: — Мы ожидали, что при резких движениях корабля в штормовом море в работе реактора могут возникнуть трудности. Но производственных трудностей не наблюдалось. — Прерываемый только кашлем, Кёрнер говорит так же стремительно, как шеф. — При боковой качке в пределах плюс-минус восемнадцать градусов мы зафиксировали изменение потока нейтронов, которое было на два-три процента ниже ожидаемых отклонений.

— А как вы устанавливаете такое? — спрашиваю я.

— Для этого в центральной части мы установили измерительные камеры. Благодаря нашим инструментам мы в курсе всего, что происходит в активной зоне.

— Жалко, что этого нельзя видеть.