Романтики - Константин Георгиевич Паустовский
Берг ходил по комнате в светлом возбуждении. Тифлис он называл пушкинским городом. Судьба Пушкина была, по его словам, особенно приметна здесь, в Тифлисе. Он мечтал, что завтра же достанет «Путешествие в Эрзрум» и будет медленно, фраза за фразой, его перечитывать. Глан был спокоен, перемена мест еще усиливала общий пестрый тон его жизни, но не казалась событием.
На следующий день утром Батурин пошел с Нелидовой в Ботанический сад.
— Надо поговорить, — сказал он ей коротко.
Нелидова посмотрела на него с укором. До сада шли молча. Лицо ее опять стало холодным и бледным, как в Керчи.
В саду остановились на висячем мосту над водопадом. На турецком кладбище рыдали женщины. Из-за гор ползли тугие облака.
— Ну, говорите, — промолвила Нелидова, комкая в руке перчатку. — Что, время уже пришло?
— Да. Пиррисон в Тифлисе. Я думаю, что ему не вырваться. Нам нужно добыть дневник. Если бы он взял его из Москвы случайно, это была бы пустяковая задача, но он взял его сознательно. Он украл его. Это осложняет дело. Без борьбы он его не отдаст.
Нелидова уронила перчатку, — серный ручей затянул ее под камни. Батурин посмотрел вниз и спросил:
— Вы согласитесь пойти к нему и отобрать дневник?
Она отрицательно покачала головой. Батурин сказал тихо:
— Требовать мы не можем. Раз вы не согласны, будем действовать сами. Это гораздо рискованнее. Кто-нибудь да поплатится головой.
— Почему?
— Вы знаете, кто Пиррисон?
Нелидова натянуто улыбнулась.
— Спекулянт. Это его профессия.
— Мало. Кроме того, еще и шпион.
Они встретились глазами. Взгляд ее был темен и полон вызова.
— Я не пойду к нему, — сказала она глухо и твердо. — Я любила этого человека. Он первый видел мои слезы, мой стыд. Я хочу одного — поскорей отсюда уехать. Я думала, что у меня хватит сил, согласилась ехать с вами. Теперь мне противно. Поймите, — вы, пятеро смелых, находчивых, сильных мужчин, подсылаете женщину, бывшую жену. Вы хотите сыграть на том, что, может быть, он еще любит меня и отдаст дневник, из-за которого вы подняли столько шуму. Я не ждала этого. Вы называете его шпионом, — где доказательства? Вы понимаете, что говорите! Вы рыщете по всей стране, у вас развился прекрасный нюх, вы ловко его выследили и хотите поймать в западню на лакомую приманку — на меня. Ради чего это делается, я не могу понять. Вы входите с черного хода там, где есть пути прямые и верные.
— Например?
— Пойдите к нему, скажите, кто вы, и потребуйте дневник. Кажется, просто.
Батурин улыбнулся.
— Зря улыбаетесь. Это совсем не глупо. Вы вбили себе в голову, что охотитесь за опасным преступником, шпионом. Может быть, вы даже носите револьвер в кармане. Конечно, — это очень романтично.
У пионеров от этих историй разгорелись бы глаза, — но вы-то, вы ведь не пионер. Пиррисон — опасный преступник! — Она засмеялась. — Пиррисон ничтожество из ничтожеств. Разве такие бывают шпионы! Вы наивные мальчики вместе со своим капитаном. Вы забываете, что я человек, а не манок для птицы.
Нелидова замолчала.
— Это все?
— Все.
— Хорошо. Мы действуем глупо, мы фантазеры к мальчишки. Но почему же вы согласились искать его вместе с нами?
— Вы этого не знаете? — Нелидова метнулась к Батурину, подошла почти вплотную.
— Нет.
— Тогда мне вам нечего и говорить.
Она отвернулась и пошла в глубь сада. Батурин поколебался и пошел за ней. В густой аллее она села на скамейку и, не глядя на него, сказала резко:
— Ну, договаривайте. Давайте кончать.
— Давайте. Конечно, нельзя бы втягивать вас в это дело. Это план капитана. Капитан спросил меня, согласитесь ли вы сегодня вечером пойти к Пиррисону, взять дневник и передать его нам. Я ответил — да, безусловно согласится. Во всем виноват только я, — ни капитан, ни Берг, ни Глан — никто не давал за вас никаких обещаний. Я неправильно понял вас в Керчи. Я вообще не понимаю половинчатого отношения к людям. Если я считаю человека заслуживающим уничтожения, то не буду охранять его от опасностей. Это азбука. Я приписал свои свойства вам, — конечно, это глупо. Но я плохо соображаю последнее время, — вы должны меня понять. Помимо дневника, у меня есть свои счеты с Пиррисоном. Я сведу их сегодня же.
Батурин замолчал.
— Ну, дальше.
— Дальше ничего.
— Вы опять говорите об убийстве?
Батурин пожал плечами.
— Я считаю, что наш разговор бесцелен.
— Ну, идите, — сказала Нелидова вяло, не подымая глаз. — Вы — неистовый человек. Вы неистово ненавидите и неистово любите. Его смерть — ваша смерть. Мне все равно. Делайте как знаете. Пусть не ждут меня там, в Сололаках. Вечером я приду за вещами.
Батурин медленно вышел из сада. Снова, как а Москве, в голову лезли дурацкие мысли.
— Жарок день тифлисский, жарок день тифлисский, — повторял он, спускаясь по каменным лестницам в город.
День, бледный и серый — с гор нагнало густые облака, — был неуютен и вызывал апатию.
Дома Батурин сказал капитану:
— Я ошибся. Она отказалась. Я беру все на себя. Сигнал только будет другой, — если вы понадобитесь, я погашу свет не у себя, а в комнате Пиррисона.
— А что с ней?
— Не выдержала. Уезжает.
Он ждал сердитых вопросов и ругани, но капитан был спокоен:
— Куда ей, — совсем девчонка. Конечно, страшно.
Берга история с Пиррисоном, видимо, мало интересовала. Глан погрыз ногти и пробормотал:
— Да, жаль, жаль… Ну, что ж, в конце концов это не наше дело.
К вечеру Батурин пришел в гостиницу. В номере стояла духота, сдобренная запахом застоявшегося табачного дыма. Батурин открыл окно и выглянул: в садике уже сидели, покуривая, капитан и Заремба.
Батурин осторожно отодвинул комод, прислушался, — Пиррисона еще не было.
Он лег на кровать, закурил. В садах рыдали певцы — ашуги. Над Курой загорались звезды, — их пламя было как бы новым, ослепительным. Кура несла обрывки этого пламени в мутной воде. Батурин лежал и думал, что вот через час-два случится неизбежное; отступать теперь поздно.
— Слава богу, конец, — прошептал он.
Жизнь в Пушкине, Миссури, желтое солнце на снегу казались замысловатым детством.
«Если бы он убил меня», — подумал Батурин.
Душно, противно дуло из окон. Валя умерла, прошлые дни шумели штормом, давили тоской по всему, что, конечно, никогда
