Герман Мелвилл - Энкантадас, или Очарованные острова
В то время трудно было сыскать место, более годное для того, чтобы служить одновременно удобным пристанищем и надежным тайником. Острова, которые могли отогнать любого заблудившегося мореплавателя одним только своим негостеприимным видом и которые окружены со всех сторон необозримым, молчаливым и безлюдным морем, тем не менее находились всего в нескольких сутках перехода под парусом от цветущих стран. Страны эти были их жертвами, а морские разбойники обрели на Энкантадас безмятежное спокойствие, которого, увы, совершенно лишились все цивилизованные гавани Тихого океана. Если этим мародерам океанских просторов случалось выбиться из сил в единоборстве со стихией или получить иногда основательную трепку от рук мстительных и жестоких врагов, они с трудом ускользали с богатой добычей от быстрой погони, безбоязненно входили сюда и вольготно располагались на этих берегах. Острова сулили не только тишину, спокойствие и полную чашу удовольствий, но и отлично подходили для других дел.
Остров Баррингтон во многих отношениях исключительно удобен для килевания, ремонта судов и прочих морских работ, а также для пополнения запасов провианта. Он предлагает не только удобную якорную стоянку с хорошей глубиной под килем и надежно защищенную от ветров высокой громадой Албемарля, но и является самым плодородным изо всех островов архипелага. Он изобилует черепахами — прекрасным продовольствием, деревьями — превосходным топливом и высокой травой, пригодной для изготовления постельных принадлежностей. Кроме того, здесь есть небольшие естественные пастбища, а ландшафт, местами, приятен для глаза. Действительно, хотя географически Баррингтон и принадлежит к Очарованным островам, он настолько своеобразен, что едва ли можно признать между ним и соседями какое-либо родство.
«Однажды я высадился на его западном берегу, — пишет сентиментальный путешественник прежних дней, — в том месте, где он обращен к черным контрфорсам Албемарля. Я прошелся под кронами деревьев — не очень высоких и не похожих ни на пальмы, ни на апельсиновые либо персиковые деревья; однако после морского плавания гулять под ними было приятно, хотя они не могли предложить никаких плодов. И здесь, на тихих прогалинах и на вершинах тенистых склонов, откуда открывались приятные перспективы, я увидел такое, о чем и подумать было невозможно. Я увидел настоящие ложа, на которых могли восседать только брамины либо президенты общества умиротворения. Благородные, древние останки сооружений, бывших когда-то симметрично расположенными скамьями из дерна и камня. Они несли следы больших затрат человеческого труда и времени. Несомненно, эти скамьи были устроены пиратами. Одна из них походила на длинный диван со спинкой и подлокотниками. Возможно, именно на такое ложе любил опускаться когда-то поэт Грэй с томиком Crebillon в руке».
«Хотя пираты месяцами смолили здесь корпуса кораблей и пользовались островом как складом запасного рангоута и бочонков, маловероятно, чтобы они когда-нибудь возводили жилища. Едва ли они задерживались на острове дольше, чем их суда, и поэтому, скорее всего, спали на борту. Я говорю об этом, потому что ловлю себя на мысли о единственно возможных мотивах создания таких романтических мест отдыха. Их создание могло быть продиктовано только непогрешимым миролюбием и стремлением слиться воедино с природой. Правда и то, что пираты творили самые гнусные преступления, верно, что некоторые из них были обыкновенными головорезами, однако в их толпе появились Дампир, Вафер, Коули и подобные им. В упрек этим скитальцам можно поставить только их собственные отчаянные судьбы. Мы говорим о тех, кого из христианского мира вытеснили преследования, несчастья, тайные и неотмщенные обиды, которые вынудили их искать забвения в меланхолическом уединении или в преступном морском разбое. Во всяком случае, пока на Баррингтоне сохранятся эти руины, останутся незыблемыми единственные в своем роде монументальные свидетельства факта, что далеко не все пираты были закоснелыми чудовищами».
«Однако, скитаясь по острову, я очень скоро наткнулся на следы вещей, имевших прямое отношение к диким деяниям, справедливо приписываемым пиратам. Подбери я обрывки истлевшей парусины или ржавые обручи, я имел бы право подумать о корабельном плотнике или бондаре. Я же нашел старые тесаки и кинжалы, ставшие ржавым железом, которым в свое время доводилось щекотать испанцев меж ребер. Эти следы оставили убийцы и грабители. Бражники тоже позаботились о том, чтобы напомнить о себе потомкам. Там и сям по всему пляжу вперемешку с раковинами валялись осколки кувшинов, точно таких же, какие и по сей день употребляются на испанском побережье для винаиписко».
«С обломком ржавого кинжала в одной руке, с осколком винного кувшина в другой я присел на разрушенную зеленую скамью, о которой уже говорил, и снова погрузился в раздумье — возможно ли, чтобы эти люди, грабя и убивая сегодня, предаваясь оргиям на следующий день, на третий вдруг приходили в себя и превращались в строителей таких сидений, в философов, мыслителей и поэтов, воспевающих природу? В конце концов не так уж невероятно. Вспомните, сколь непостоянен человек; и я, как это ни странно, склонен придерживаться снисходительной точки зрения, а именно — среди этих авантюристов встречались все же благородные, отзывчивые души, способные на проявление истинного миролюбия и добродетели».
НАБРОСОК СЕДЬМОЙ. Остров Чарльза и «собачий король»
Раздался тут истошный крик,
Злодеев тысячи, пред ним затеяв свалку,
Спешат со скал, в пещерах щерят лик —
Ублюдки, дрань и рвань, кого прибить не жалко.
Все смертию грозят. Кто тыкал грубой палкой,
Кто потрясал копьем, кто ржавый нож держал,
И приближались угрожающе вразвалку.
Мы не хотим трудиться и работать,
Пусть подлые вассалы платят подать,
Копаются в грязи и гнут свой горб за хлеб,
Коль нет мозгов — не жди иных судеб.
К юго-западу от Баррингтона расположен остров Чарльза. С ним связана история, которую мне довольно давно рассказал судовой приятель, хорошо осведомленный о подробностях заморской жизни.
Во время успешного выступления испанских провинций против своей матери Испании на стороне Перу сражался некий авантюрист, креол по происхождению, выходец с острова Куба. Благодаря личной храбрости и некоторому везению он добился довольно высокого чина в патриотической армии. По окончании войны в Перу многие отважные джентльмены оказались достаточно свободными и независимыми, но, как говорится, без гроша в кармане. Другими словами, государство не располагало необходимыми средствами для того, чтобы расплатиться с войсками. Наш креол, чье имя я успел позабыть, вызвался получить свое вознаграждение в виде надела земли. Посему было сказано, что он волен сделать выбор на Энкантадас, которые тогда, как, впрочем, и в наши дни, относились к Перу.
