Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье (рассказы)
Сначала мы гадали, что же это за необычная надстройка. Позднее мы узнали ее назначение на собственном опыте — и воспользовались уроком, преподанным давно отошедшими в мир иной моряками. Удивительно, что мы оказались вблизи этого пристанища смерти! Впрочем, как я полагаю, здесь, в Мире Скорби, их за сотни лет скопилось немало. Никогда не думал, что на земле может быть столько одиночества, сколько сейчас вокруг меня. Думаю, что, пройди я сотню миль в любом направлении, — и тогда бы мне не встретилась ни одна живая душа.
А то судно, одиноко нарушавшее монотонный пейзаж, памятник скорби, лишь усиливало ужас одиночества, ибо оно являлось олицетворением страха, повествовало о трагедиях, прошлых и грядущих!
Ну а теперь обратимся к началу. Я поднялся на борт “Домоседа” как пассажир в начале ноября. Мое здоровье оставляло ожидать лучшего, и я надеялся, что морское путешествие пойдет мне на пользу. Первые две недели стояла ненастная и безветренная погода. Затем подул южный ветер, и мы на всех парусах промчались через сороковые широты, правда, дальше на запад, чем хотелось бы. Здесь мы попали в чудовищный ураган. Наше положение было столь опасным, что на уборку парусов послали не только матросов, офицеры тоже, желая помочь им, полезли наверх. На юте остались капитан (который встал за штурвал) и я. На главной палубе повар по приказу главного помощника отпускал канаты. Вдруг, на некотором расстоянии впереди, в слабом тумане, я заметил по левому борту очертания громадного черного облака.
— Смотрите, капитан! — воскликнул я, но оно исчезло, прежде чем я успел договорить. Спустя минуту оно появилось снова, и на сей раз его увидел и капитан.
— Боже правый! — закричал он и бросил штурвал. Капитан прыгнул в сходной люк и схватил рупор. Затем выскочил на палубу и поднес его к губам.
— Все вниз! Вниз! Вниз! — закричал он. И вдруг его голос заглушили страшные отзвуки шума, доносившегося с левого борта. Это был глас бури — рев. Боже мой! Ничего подобного мне ни разу не доводилось слышать! Он прекратился так же внезапно, как и начался; и в наступившей тишине было слышно, как стонут снасти. Затем с палубы донесся лязг меди, и я быстро обернулся. Капитан бросил рупор и ринулся к штурвалу. Я взглянул наверх и увидел, что многие матросы уже добрались до такелажа и с кошачьей ловкостью стремительно спускаются вниз.
Рядом послышалось быстрое прерывистое дыхание капитана.
— Держитесь крепче, если хотите жить! — закричал он хриплым, неестественным голосом.
Я взглянул на него. Он пристально, с какой-то болезненной напряженностью всматривался в ту сторону, откуда дул ветер. Я тоже поглядел туда и увидел всего в каких-то четырехстах футах громадную массу пены и воды, шедшую прямо на нас. Тут же послышался ее свист и сразу же визг, столь сильный и страшный, что я невольно сжался от ужаса.
На переднюю часть судна обрушился поток воды и пены. Парусник тут же наклонило на борт, и над ним полетели громадные фонтаны морской пены.
Казалось, ничто уже не спасет нас. Мы переворачивались, и вот я уже качаюсь на палубе, как на стене дома, ибо успел, когда капитан крикнул, ухватиться за леер. Вися на нем, я стал свидетелем странного происшествия. Передо мной находилась ютовая шлюпка. Внезапно с нее, словно огромной невидимой рукой, сорвало парусину. В следующее мгновение в воздух, подобно перьям, полетели весла, мачты и разные странные приспособления, брошенные ветром в ревущий хаос пены. Шлюпку же, приподнятую с полуклюзов, неожиданно швырнуло на главную палубу, где она, разбившись, осталась лежать грудой белых обломков.
Миновала самая страшная минута; затем вдруг парусник выпрямился, и я увидел, что снесло три мачты. Однако рев шторма был столь ужасен, что я не услышал, как они ломались.
Я взглянул в сторону штурвала, но там никого не было. Затем я разглядел возле леера какую-то бесформенную массу. Пробравшись с трудом к ней, я увидел, что это лежит капитан. Он был без чувств, а его правая рука и нога были какими-то обмякшими. Несколько матросов ползли по юту к кормовой части судна. Я подозвал их кивком головы, указал сначала на руль, затем на капитана. Двое матросов направились ко мне, один — к штурвалу. Тут сквозь водяную пыль я разглядел фигуру второго помощника. С ним было еще несколько матросов, которые толкали перед собой канатную бухту. Они торопились, как я узнал впоследствии, поднять плавучий якорь и развернуть судно носом к ветру.
Мы снесли капитана в его каюту и положили на койку. Затем, оставив его на попечении дочери и стюарда, я вернулся на палубу.
Через минуту наверх поднялся и второй помощник, а с ним все, кто уцелел. Всего, как оказалось, семь человек. Остальные погибли.
День прошел ужасно: ветер с каждым часом крепчал, хотя даже самые сильные его порывы и отдаленно не походили на тот первый шквал.
Наступила ночь — ночь страха, когда громадный океан грохотал и свистел в воздухе над нами, а ветер ревел, словно первобытный громадный зверь.
Потом, перед самым рассветом, ветер стих почти мгновенно; парусник закачался и опасно накренился, и вода — сотни тон — захлестнула палубу. Тут ветер снова обрушился на нас, в основном на бимс, и положил судно на бок — с такой силой воздействовала стихия на его застывший корпус. Когда мы снова встали носом к ветру, парусник выпрямился и поплыл среди тысяч фантастических холмов фосфоресцирующего пламени.
Ветер опять улегся — и вновь, после еще более длительного перерыва, подул, а потом снова, в один миг, утих. И затем в течение ужасных тридцати минут судно двигалось по самому страшному, безветренному морю, какое только можно вообразить. Не было никаких сомнений, что мы угодили в спокойный центр циклона — спокойный, поскольку здесь не было ветра, но в то же время в тысячу раз опасней, чем самый неистовый ураган.
Ибо мы окружены огромным Пирамидальным морем; морем, которое, если однажды увидишь, никогда не забудешь; морем, где из пучин океана поднимаются к небесам громадные столбы воды, не устремляющиеся под давлением ветра вперед, а вздымающиеся вверх и падающие, пенясь, с продолжительным грохотом вниз.
Представьте себе, если можете, эту картину, а потом еще тучи, внезапно рассеивающиеся над вашей головой, луну, освещающую это адское бурление, и вам откроется зрелище, редко выпадающее на долю смертных, разве что только в момент гибели. И всему этому мы были свидетелями, и вряд ли, по-моему, у человека найдется, с чем сравнить его.
И тем не менее, несмотря даже на впоследствии подувший ветер, мы остались в живых. Прошло еще два дня и две ночи, прежде чем шторм перестал представлять для нас опасность, — и то лишь потому, что он занес нас в поросшие водорослями просторы громадного Саргассова моря.
