Жюль Верн - Плавучий остров
Квартет шел куда глаза глядят, и каждый из его членов по-своему обозревал эту часть города. Ивернеса привлекало то, к чему оставался равнодушен Фрасколен, Себастьена Цорна занимало то, что не интересовало Пэншина, но всех их интриговала тайна, окутывавшая этот неизвестный город. Их совершенно различные точки зрения дадут в целом довольно верное представление о нем. Кроме того, рядом — Калистус Мэнбар, у которого на все готов ответ. Однако правильно ли сказать «ответ»?.. Он говорит, говорит, не ожидая вопросов, и надо только не мешать ему изливаться. Его словесная мельница вертится от малейшего дуновения.
Через четверть часа после того как они покинули «Эксцельсиор-Отель», Калистус Мэнбар объявил:
— Сейчас мы находимся на Третьей авеню, а в городе их около тридцати. Здесь ведется самая оживленная торговля — это наш Бродвей, наш Риджент-стрит, наш Итальянский бульвар. Тут в специализированных и универсальных магазинах можно найти и предметы роскоши и товары первой необходимости — все, чего только захочется людям, превыше всего заботящимся о своем благополучии и комфорте.
— Магазины я вижу, — замечает Пэншина, — но не вижу покупателей…
— Может быть, еще слишком рано?.. — высказывает предположение Ивернес.
— Это потому, что большей частью заказы делаются по телефону или даже телеавтографу, — отвечает Калистус Мэнбар.
— А что это значит?.. — спрашивает Фрасколен.
— Это значит, что мы часто пользуемся телеавтографом, усовершенствованным аппаратом, который передает писаный текст, как телефон передает живую речь, а кроме того — кинетографом, который записывает движения, являясь для зрения тем, чем фонограф является для слуха, и телефотом, передающим изображения. Телеавтограф дает более основательную гарантию, чем простая телеграмма, которой может злоупотребить кто угодно. Мы можем подписывать посредством электричества чеки и векселя…
— И даже брачные свидетельства?.. — ироническим тоном вопрошает Пэншина.
— Конечно, господин альт. Почему бы не вступить в брак по телеграфному проводу?..
— Или разводиться?..
— И разводиться!.. Именно от этого наши аппараты больше всего и изнашиваются.
И тут чичероне разражается таким громким смехом, что все побрякушки на его жилете пускаются в пляс.
— Вы весельчак, господин Мэнбар, — говорит Пэншина, следуя примеру американца.
— Да… как зяблик в солнечный день!
Тут перед ними возникает поперечная улица. Это Девятнадцатая авеню, с которой изгнаны все торговые предприятия. Трамвайные линии бороздят ее, так же как и ту, по которой только что шли музыканты. Быстрые экипажи проносятся мимо, не поднимая ни пылинки, ибо мостовая, выложенная не подверженными гниению торцами из австралийского эвкалипта, — она могла бы быть даже из бразильского красного дерева! — блестит, словно ее натерли металлическими опилками. Впрочем, Фрасколен, внимательный наблюдатель всевозможных физических явлений, замечает, что звук шагов отдается на ней, как на металлических плитах.
«Как у них развито металлическое производство! — думает он. — Даже мостовые они стали выделывать из листового железа!»
И он уже собрался приступить к Калистусу Мэнбару с вопросами, когда тот воскликнул:
— Господа, взгляните на этот особняк!
Он указал на обширное величественное здание, флигеля которого, выступающие вперед и замыкающие парадный двор, были соединены алюминиевой решеткой.
— В этом особняке — можно было бы сказать, в этом дворце — живет семья одного из виднейших людей города. Я имею в виду Джема Танкердона, владельца неиссякаемых нефтяных источников в Иллинойсе, самого, быть может, богатого и, следовательно, самого почтенного и уважаемого из наших сограждан…
— Миллионы?.. — спрашивает Себастьен Цорн.
— Пф! — фыркает Калистус Мэнбар. — Миллион у нас ходячая монета, здесь счет идет на сотни миллионов! В этом городе живут только сверхбогатейшие набобы. Вот отчего за короткое время купцы из торгового квартала нажили здесь целые состояния — я имею в виду розничных торговцев, ибо в этом единственном в мире микрокосме вы не найдете ни одного оптовика.
— А промышленники?.. — спрашивает Пэншина.
— Промышленников нет!
— А судовладельцы?.. — спрашивает Фрасколен.
— Тоже нет.
— Значит, рантье?.. — говорит Себастьен Цорн.
— Только рантье и купцы, наживающие себе капитал для ренты.
— Ну… а как же рабочие?.. — замечает Ивернес.
— Когда оказывается нужда в рабочих, их привозят из других мест, а когда работа кончается, они возвращаются восвояси… с хорошим… заработком!..
— Послушайте, господин Мэнбар, — говорит Фрасколен, — держите же вы у себя в городе хоть несколько бедняков, хотя бы только для того, чтобы эта порода у вас не совсем перевелась!
— Бедняков, господин второй скрипач?.. Ни одного бедняка вы здесь не найдете!
— Значит, нищенство запрещено?
— Его незачем запрещать, ведь нищие в наш город проникнуть не могут. Это годится для городов Федерации, там имеются всякие дома для бедных, ночлежки, работные дома… и в дополнение к ним — тюрьмы.
— Не станете же вы утверждать, что у вас нет тюрем?..
— Нет, так же как и заключенных.
— Ну, а преступники?
— Их просят оставаться в Старом или Новом Свете, где они могут действовать, согласно своему призванию, в гораздо более подходящих условиях.
— Э, право же, господин Мэнбар, — говорит Себастьен Цорн, — послушать вас, так можно подумать, что мы не в Америке.
— Вчера вы находились там, господин виолончелист, — отвечает этот удивительный чичероне.
— Вчера?.. — удивляется Фрасколен, недоумевая, что может означать это странное замечание.
— Конечно!.. А сегодня вы находитесь в совершенно независимом городе, свободном городе, на который Американская федерация не имеет никаких прав, который не подчинен никакой посторонней власти.
— А как он называется?.. — спрашивает Себастьен Цорн; в нем уже начинает пробуждаться его обычная раздражительность.
— Как он называется?.. — повторяет Калистус Мэнбар. — Позвольте мне пока не сообщать его названия…
— Когда же мы его узнаем?..
— Когда кончите его осматривать, что, кстати сказать, для него большая честь.
Сдержанность американца в этом вопросе — явление по меньшей мере странное. Но в конце концов — это не важно. К полудню музыканты завершат свою интересную прогулку, и даже если они узнают название города в тот момент, когда будут покидать его, — не все ли равно? Единственное соображение по этому поводу, которое приходит в голову, следующее: каким образом такой значительный город может находиться в определенном месте калифорнийского побережья, не принадлежа к Федеральной республике Соединенных Штатов? И, с другой стороны, как объяснить, что их кучер не подумал даже упомянуть о нем? Самое важное для артистов — в течение ближайших суток добраться до Сан-Диего, где они получат ключ к загадке, даже если Калистус Мэнбар не соизволит ее разъяснить.
