Николай Панов - Морские повести
Фаддей Фомич Бубекин стоял на правом крыле мостика, упрятав голову в капюшон, не спуская глаз с вспененного океана.
— Старпом, на минутку спущусь к штурману.
— Есть, — сказал Бубекин.
Командир вошел в штурманскую рубку. Исаев уже расстелил с краю стола заказанный лист карты Баренцева моря.
— Вот переданные координаты, Владимир Михайлович.
— Это, несомненно, «Геринг», — сказал Ларионов. Он мельком взглянул на карту, вызвал по телефону радиорубку. — Что еще приняли, Амирханов?
— Сейчас принимаю, товарищ командир, — слышался голос Амирханова. — Снова по-английски. Разобрать не могу.
— Тотчас пришлите в штурманскую рубку.
Через минуту на столе лежал второй листок — радиограмма.
«Неизвестный корабль поднял германский военный флаг. Открывает огонь… Спасите наши души…»
— И новые координаты! — помолчав, сказал штурман. Его карандаш скользнул по серой глади карты. — Теперь они находятся здесь.
— Так, — сказал Ларионов, и его малиновая от холода рука легла на меркаторскую карту, пересеченную прямоугольниками параллелей и меридианов. — Иными словами, «Геринг» держал курс прямо на Тюленьи острова?
— Куда, как я слышал, назначен первый заход «Ушакова»? — сказал в своем обычном полувопросительном, полуутвердительном тоне штурман Исаев.
Амирханов снова вслушивался, ловил новые позывные «Свободной Норвегии». Но «Свободная Норвегия» молчала… «Герман Геринг» начал свой пиратский рейд в Баренцовом море.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Океан качался пенными холмами, мягко вздымая палубу корабля. Волны вблизи были коричнево-серыми, с ледяным, маслянистым отливом. У горизонта мерцала неяркая зубчатая радуга слившейся с небосводом воды.
В полураскрытой двери душевого отсека стоял Зайцев, держал в пальцах недокуренную самокрутку, глубоко вдыхал морозный солоноватый воздух. Через несколько минут заступать на вахту. Он спешил подзарядиться свежим воздухом и в то же время накуриться вволю.
— Сорок! — сказал, входя в душевую, Сергей Никитин.
Никитин только что проснулся, но у него, как всегда, был спортивный, собранный вид; вьющиеся черные волосы разделены ровным пробором, одна смоляная, жесткая прядь спускалась к прямым бровям. Зайцев протянул ему недокуренную самокрутку.
— Закуривайте, товарищ Никитин! — раскрыл портсигар Калугин. Он покуривал тоже, стоя среди старшин и матросов, в сизом дыму душевого отсека. Здесь, в тесном, опоясанном цинковыми корытцами рукомойников, помещении, рядом с жилой палубой, толпились, куря и переговариваясь, матросы заступающей на вахту смены. Калугин любил заходить сюда, в этот корабельный матросский клуб, вступать в непосредственный разговор с новыми друзьями.
— Ничего, товарищ капитан, я вот эту добью! — сказал Никитин, затягиваясь тлеющей самокруткой.
— Он только табак портит зря, не затягивается как надо, — разъяснил Зайцев. — Как физкультурнику ему курить не положено. Если позволите, воспользуюсь вместо него.
— Конечно, берите! — сказал Калугин.
Зайцев бережно взял папироску, прикурил у Калугина, приблизив к нему еще немного сонное после отдыха лицо.
— Что-то, товарищ капитан, союзничков наших не видно. Ребята говорят — время встречи вышло.
— Это, стало быть, они и у нас свой второй фронт практикуют, — продолжал Зайцев. — Второй фронт на английский манер. А знаете, товарищ капитан, как мы это по-русски переводим?
Матросы заранее улыбались, ожидая от Зайцева обычного острого словечка.
— Это значит: русский сражайся, гони врага, а я буду следом итти да подбирать, что плохо лежит. Вот это и есть их второй фронт.
Кругом смеялись невеселым, ядовитым смехом.
— Уж Зайцев — он скажет! Его бы к Черчиллю делегатом послать, он бы ему мозги вправил, — сказал Афонин, потягиваясь после крепкого сна.
— Найдутся другие, кто ему вправит мозги, — серьезно ответил Зайцев. — Я, товарищ капитан, конечно, не скажу за всех иностранцев. Есть и среди них правильный народ. И у них некоторые матросы на свое командование обижаются, не хотят в сидячку играть. Недавно повстречали мы на бережке их комендоров. Руки нам жмут, кричат: «Лонг лив грэт Сталин!» Это значит: — «Товарищу Сталину многая лета!» Простой, хороший народ.
— Простой народ, конечно, за нас, — сказал задумчиво Калугин. — Но не они там сейчас решают. Сейчас хоть у нас и военный союз с англо-американцами, да ведь у буржуазных правящих классов это вековая политика: загребать жар чужими руками, наживаться на народной крови.
Он остро чувствовал, он разделял то негодование, которое горело в моряках, страстно переживающих страдания Родины. Он смотрел сквозь табачный дым на молодые, почти юношеские лица людей, так повзрослевших за месяцы войны.
— Нашими руками не загребут… — веско сказал Никитин. — Мы, товарищ капитан, и без их коробок любого врага побьем, как до сих пор били! — Он выглянул наружу, в полный кружащимся влажным снегом простор. — Опять снежный заряд! А у нас в Донбассе, поди, еще и снег не выпал. В эту пору в садочках еще яблоки собирали… зелень везде…
— Да, в последние годы чудесно зазеленел наш Донбасс! — мечтательно откликнулся Калугин.
— А вы разве сами с Донбасса, товарищ капитан? Земляки с вами? — повернул к нему Никитин просветлевшее лицо.
— Нет, я не донбассовец, но приходилось там бывать. На шахте «Стахановец», например, возле Макеевки.
— Да это же рядом с нами! — почти вскрикнул Никитин. — Я на макеевских домнах машинистом вагон-весов работал до флота.
Он смотрел на Калугина родственно улыбающимися глазами.
— Мне, товарищи, посчастливилось порядочно поездить по нашему Союзу, — сказал Калугин. — Я же газетчик, разъездной корреспондент, уже много лет. Вот вы, например, откуда, товарищ Зайцев?
— Я с Магнитогорска, — сказал Зайцев. — Мой батька — знатный строитель, каменщик. А родились мы в Егорьевске — может, слыхали…
— Как не слыхать, — улыбнулся ему Калугин. — Не только слыхал, но и был там. Там же наши знаменитые фабрики: льняная мануфактура. А в Магнитогорске я был перед пуском первой домны. Я и вашего отца, кажется, помню. Это его бригада поставила рекорд кладки огнеупора перед самым пуском?
— Точно, — сказал Зайцев сияя. — Я тогда еще мальцом в школу бегал. А потом на мартене работал и в тридцать пятом на флот ушел.
— Так теперь вы, пожалуй, не узнали бы Магнитку. Какие там новые цеха, как разросся социалистический город!.. А вы из Армении, товарищ Асвацетуров? — повернулся Калугин к сигнальщику, стоявшему рядом.
