Сесил Форестер - Адмирал Хорнблауэр в Вест-Индии

Это было одно из немногих замечаний в котором она коснулась ран и язв, испещрявших ее тело. Она принадлежала к породе спартанцев, взращенная в школе, где учили презирать телесные слабости. Даже делая шутливый реверанс, когда произносила последнюю фразу, она позаботилась о том, чтобы не выдать какой боли стоило ей это движение, Хорнблауэр мог только догадываться об этом.

- Что мне сказать Мендесу-Кастильо, когда он придет сегодня со своими расспросами? – поинтересовался Хорнблауэр.

- Думаю, дорогой, что теперь мы вполне можем быть приняты Их превосходительствами, - сказала Барбара.

Здесь, в крохотном Пуэрто-Рико, можно было наблюдать все величие и церемониал испанского двора. Капитан-генерал являлся представителем короля, в жилах которого текла кровь Бурбонов и Габсбургов, Фердинанда и Изабеллы, и во избежание какого-либо ущерба, который могла понести священная особа монарха, эта персона должна была быть окружена таким же ритуалом и этикетом. Даже Хорнблауэр, пока не начал обсуждать приготовления с Мендесом-Кастильо, не отдавал себе отчета, каким невероятным нарушением дворцового этикета являлся визит, нанесенный Их превосходительствамик черному ходу, когда они встретились с едва живыми беглецами, просящими их гостеприимства. Теперь, при проведении официального приема, все это стоило забыть.

Забавно было слышать нервные извинения и оправдания Мендеса-Кастильо по поводу того, что при приеме Хорнблауэру нельзя будет ожидать соблюдения всех формальностей, которые были оказаны ему во время последнего визита. Тогда это был визит главнокомандующего, теперь же он был отставным офицером, гостем почетным (как поспешил добавить Мендес-Кастильо), но не официальным. До него дошло, что Мендес-Кастильо ожидает, что он придет в ярость и будет считать себя оскорбленным, когда ему скажут, что в этот раз его будет встречать не целый оркестр, а лишь фанфаристы, а салютовать будет не общее построение караула, а лишь часовые. Он мог поддержать свою репутацию, заявив, совершенно искренне (его правдивость была ошибочно принята за очень искусное дипломатичное сокрытие своих чувств), что это его совершенно не заботит.

Так это и произошло. Барбара и Хорнблауэр тайком, через заднюю дверь дворца были препровождены в лодку, в которой они направились к массивным морским воротам, через которые Хорнблауэр попал во дворец в прошлый раз. Медленным торжественным шагом они проследовали через ворота, Хорнблауэр держал Барбару за руку. По обеим сторонам часовые отсалютовали им ружьями, и Хорнблауэр ответил на приветствие, приподняв шляпу. Когда они вошли во двор, их встретили фанфаристы, которых обещал Мендес-Кастильо. Даже немузыкальное ухо Хорнблауэра подсказывало, что фанфаристами здесь не ограничились.

Протяжно запела труба, настолько протяжно, что Хорнблауэр даже удивился, как это трубачу хватает дыхания. По перепадам между визгливыми и глухими интонациями Хорнблауэр мог судить, что музыкант выказывает немалую долю виртуозности. Еще двое часовых, стоявших у подножья лестницы, сделали «на караул». Трубач стоял на верхней ступени, и, когда Хорнблауэр, сняв шляпу, стал вместе с Барбарой взбираться наверх, тот снова поднес инструмент к губам и приготовился издать новую серию звуков. Они были ужасны, и хотя Хорнблауэр настроился на церемониальный вход в большой зал, он не мог удержаться от того, чтобы бросить взгляд на трубача. За одним взглядом последовал другой. Волосы присыпаны пудрой, сзади собраны в хвостик, одет в мундир с блестками. Что было в этом человеке такое, что привлекло внимание Хорнблауэра? Он почувствовал, что Барбара оступилась и повисла на его руке. Трубач отнял инструмент от губ. Это был он, он – Хаднатт. Хорнблауэр от изумления едва не выронил шляпу.

Однако они были уже на пороге главной двери, и если он не собирался нарушить весь торжественный церемониал, им с Барбарой необходимо было продолжать двигаться вперед. Раздался громкий голос, назвавший их имена. Перед ними, на другом конце комнаты, за длинной анфиладой алебардистов, стояли два тронных кресла, за которыми полукругом толпились люди в военных и придворных мундирах. Их превосходительства ожидали их сидя. Во время предыдущего визита Хорнблауэра капитан-генерал поднялся и сделал семь шагов ему навстречу, однако тогда он являлся главнокомандующим, теперь же он и Барбара всего лишь частные гости, и Их превосходительства продолжали сидеть, пока они с Барбарой проделывали все манипуляции, которые предписывала им инструкция. Хорнблауэр, будучи представлен Его превосходительству, сделал поклон, подождал, пока будет представлена Барбара, которая выполнила два реверанса, затем он был представлен Ее превосходительству и поклонился ей, потом они отошли чуть в сторону и стали ждать, когда заговорят Их превосходительства.

- Очень рады видеть вас снова, лорд Хорнблауэр, - произнес Его превосходительство.

- В равной степени рады познакомиться с леди Хорнблауэр, - добавила Ее превосходительство.

Хорнблауэр перебрал в уме те формы ответов, которые они обсудили с Барбарой.

- Моя жена и я глубоко благодарны за высокую честь, которую вы оказали нам, согласившись принять нас, - сказал Хорнблауэр.

- Вы - желанные гости для нас, - ответил Его превосходительство. По интонации, которой он завершил фразу, можно было понять, что разговор окончен. Хорнблауэр снова поклонился, затем еще раз, после чего Барбара дважды присела в реверансе, и, двигаясь по диагонали, так, чтобы не поворачиваться спиной к Их превосходительствам, они отошли в сторону. Мендес-Кастильо перехватил их, чтобы представить другим гостям, однако Хорнблауэр должен был сначала поделиться с Барбарой своим удивлением от произошедшей недавно встречи.

- Ты видела этого трубача, дорогая? – спросил он.

- Да, - ответила Барбара ничего не выражавшим голосом, - Это был Хаднатт.

- Удивительно! – продолжал Хорнблауэр. – Невероятно. Никогда не подумал бы, что он способен на такое. Он сбежал из тюрьмы, перелез через стену, перебрался с Ямайки на Пуэрто-Рико. Совершенно поразительно!

- Да, - ответила Барбара.

Хорнблауэр повернулся к Мендесу-Кастильо:

- Ваш …ваш trompetero, - не будучи уверен в правильности перевода на испанский слова «трубач», он поднес руку ко рту, чтобы жестом пояснить то, что он хотел сказать.

- Вы думаете, он был хорош? – спросил Мендес-Кастильо.

- Великолепен, - сказал Хорнблауэр. – Кто он?

- Это лучший музыкант оркестра Его превосходительства, - ответил Мендес-Кастильо.

Хорнблауэр пристально посмотрел на него, но Мендес-Кастильо, словно дипломат, хранил совершенную невозмутимость.