Юрий Рытхэу - Остров надежды

Ушаков вдруг открыл, что гораздо легче и интереснее объяснять значение букв и слогов на собственных именах учащихся. Каждому теперь хотелось увидеть, как выглядит начертанное буквами его имя. Прочитав, эскимосы с удивлением прислушивались к его звучанию, то и дело повторяли его.

Однажды Ушаков пошел в сторону мыса поглядеть, нет ли во льдах разводий. Низкое солнце вытянуло длинные голубые тени от торосов, от прибрежных скал. Несколько дней не было ветра. Выпавший снег затвердел, превратился в плотный наст, и не было нужды надевать на ноги плетенные из тонких нерпичьих ремней снегоступы. Ушаков шел быстро, торопясь подойти к открытой воде, пока светло. В сумерках трудно попасть в голову нерпы или лахтака, едва возвышающуюся над темной поверхностью воды.

Найдя подходящее разводье, Ушаков соорудил ледовый щиток, чтобы его не было видно со стороны моря, и стал терпеливо ждать. Вспомнилась злополучная охота на нерпу, когда он соскользнул в воду, и, не будь рядом Апара и Нанехак, не сидеть бы ему сейчас здесь, не мечтать о будущих путешествиях. Нанехак отогрела его в спальном мешке, уберегла, быть может, от воспаления легких, проще говоря, спасла от неминуемой, мучительной смерти.

Охотился Ушаков на этот раз невнимательно. Правда, ему в самом начале удалось подстрелить одну нерпу, а остальных он замечал слишком поздно, когда они уже видели его движение и уходили под воду.

Зимняя охота на нерпу — это прекрасный способ побыть одному, поразмышлять в промежутках между выстрелами.

По намеченному плану — это последняя зима на острове Врангеля. Практически обследовано все побережье по зимней дороге с востока на запад и с запада на восток. Летом с вельбота уточнялись линии берегов. Были обследованы и нанесены на карту горные хребты, реки и по мере возможностей определены астрономические пункты. Регулярно велся метеорологический журнал. Собрана внушительная коллекция растений, минералов, окаменелостей. Наконец, записаны обычаи, верования и легенды эскимосов.

Счастлив ли был здесь Ушаков? Если счастье — это служение людям, это любимое дело, которое делаешь с неимоверным трудом, с риском для собственной жизни, то можно смело сказать — эти три года он был счастлив. Это счастье наполняло его силой, уверенностью и жаждой испробовать себя на новых, неизведанных дорогах. Еще до поездки на остров Врангеля, глядя на карту Ледовитого океана, Ушаков задерживал взгляд на пространстве севернее самой северной земли России — полуострова Таймыр. Там были загадочные земли, обозначенные пунктиром, часто обрывавшимся просто в покрытое льдом море.

Конечно, можно остаться и на острове и посвятить себя строительству новой жизни здесь, на этой земле, жить с эскимосами, радуясь вместе с ними всему новому, что будет приходить с большими пароходами. Но ведь он, в сущности, не имеет специального образования, чтобы быть учителем, администратором, геологом… Его предназначение — идти первым, открывать новые земли…

Ушаков, занятый размышлениями, не заметил, как солнце исчезло за горизонтом, разлив над ледовым морским простором яркую алую зарю. Появились звезды, и узкий серпик луны, четко обозначенный на ясном, ничем не замутненном небе, казался каким-то искусственным, не настоящим.

Накинув на себя ременную упряжь и взяв в одну руку посох, а в другую багорчик с остроконечным щупом, Ушаков двинулся в поселение, таща за собой убитую нерпу. Добыча легко катилась по льду, оставляя на нем легкий след.

Уже недалеко от дома, когда показались огоньки поселения, Ушаков увидел на снегу какие-то странные знаки. Он нагнулся и с удивлением прочитал тщательно выведенную надпись: НАНАУН — и улыбнулся невольно. Значит, не зря затрачены усилия, терпение, время… Это, конечно, еще не грамотность, но все же…

На одном из уроков Ушаков рассказывал о том, что такое книга.

— Книга — это как человек, который все знает и все помнит, — говорил он притихшим своим слушателям. — Вот эту книгу, которую я держу, написал великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин.

Книга пошла по рукам. Люди всматривались в ровные ряды букв, строчек, обменивались замечаниями.

Полистав книгу, повертев ее в руках, Нанаун с завистью произнес:

— Хорошо было Пушкину…

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ушаков.

— Бумаги у него было много… Видишь, как он неэкономно писал. С двух сторон еще в три раза больше можно уместить. Коротко писал.

— Он писал стихи, — начал объяснять Ушаков. — Это как ваши сказки, только сказанные особыми словами.

— Это видно, — продолжал Нанаун. — Но почему вы нас не учите так, как писал Пушкин?

— Как писал Пушкин, этому нельзя научить, — ответил Ушаков. — Человек таким и рождается — поэтом, певцом…

— Аналько тоже хорошо поет, однако писать не может, — заметил Кивьяна.

Апар внимательно посмотрел на строки и сказал:

— Если как следует стараться, можно и так научиться писать.

— Сомневаюсь, — заметил Ушаков.

— Это, наверное, легче, чем так, как пишет Павлов…

Ушаков никак не мог понять, почему писать, как Пушкин, для эскимоса легче, чем так, как пишет Павлов, пока не догадался, что речь идет о печатных буквах. А поняв, рассмеялся и снова пустился в объяснения о пушкинской поэзии.

Эскимосы вежливо и внимательно слушали, пока Нанаун не попросил:

— Почитай нам лучше из этой книги.

Ушаков раскрыл книгу:

У лукоморья дуб зеленый;Златая цепь на дубе том:И днем и ночью кот ученыйВсе ходит по цепи кругом…

Когда Павлов перевел, посыпались вопросы.

— Какой высоты достигает в росте дуб?

— Сколько копыльев для нарты можно из него сделать?

— Что за животное такое — кот? Можно ли его запрягать в нарту? Чем он питается?

— Не сдохнет ли, если так и будет ходить днем и ночью, да еще прикованный к цепи?

Разобрав с грехом пополам первую строфу, перешли ко второй:

Идет направо — песнь заводит,Налево — сказку говорит…Там чудеса: там леший бродит,Русалка на ветвях сидит…

— Будто Аналько, этот кот, — заметил Нанаун.

— А лукоморье, как северное побережье нашего острова, — сказал Кивьяна, — там тоже полно всякой чертовщины…

Долго спорили, что такое русалка, вспоминали, не встречалась ли она кому-нибудь, не обращая внимания на слова Ушакова, что это сказочное чудо, которого в природе не существует.

Похоже, что очарование русского стиха не дошло до эскимосов. Да и как могло быть иначе, если они либо совсем не знали русского, либо объяснялись лишь в пределах торгового жаргона.