Чарльз Кингсли - Вперед, на Запад!

— Поехать с вами? — пылко переспросила девушка.

— Ну вот! Я так и знал! Она не пробудет на берегу и двадцати четырех часов, как бросится в лес с луком в руках, как беглая нимфа, и мы больше никогда не увидим ее.

— Это неправда, гадкий человек! — И она горько расплакалась, спрятав лицо в складках платья миссис Лэй.

— Эмиас, Эмиас, зачем ты дразнишь бедную сиротку?

— Я только пошутил, — уверял Эмиас, как провинившийся школьник. — Не плачь же, не плачь, дитя, вот посмотри, — и он начал выворачивать свои карманы, — посмотри, что я купил для тебя сегодня в городе. — Он вытащил нарядный платок на голову, пленивший его матросское воображение. — Посмотри на него: голубой, красный, зеленый — настоящий попугай. — И он поднял платок.

Эйаканора со злобой посмотрела на него, выхватила из его рук платок и изорвала в клочья.

— Я ненавижу его и вас ненавижу! — Она спрыгнула с подоконника и выбежала из комнаты.

— О, мальчик, мальчик! — сказала миссис Лэй. — Ты хочешь убить это бедное дитя? Не стоит думать о таком старом сердце, как мое, которое и так уже почти разбито, но молодое сердце — одно из самых ценных сокровищ в мире, Эмиас, и оно долго страдает перед тем, как разбиться.

— Я разбиваю ваше сердце, мама?

— Не беспокойся о моем сердце, дорогой мальчик, но все же как можешь ты его разбить вернее, чем муча ту, кого я люблю, потому что она любит тебя?

— Любит меня? Да, конечно. Я нашел ее и привез ее сюда. И я не отрицаю, она может думать, что многим обязана мне, хотя я только исполнял свой долг. Но что касается большего, мама, вы измеряете чувство других своими собственными.

— Думает, что она многим обязана? Глупый мальчик, это не благодарность, а более глубокое чувство, которое может быть большей радостью, чем благодарность, но может также стать тягчайшей причиной гибели. От тебя зависит, Эмиас, чем из двух оно будет.

— Вы говорите серьезно, мама?

— Есть ли у меня настроение или время шутить?

— Но не хотите же вы, чтобы я женился на ней? — тревожно спросил деловитый Эмиас.

— Чего я хочу — я не знаю. Я не вижу ни твоего пути, ни своего собственного. Впереди все покрыто мраком. Что будет с нами, не знаю.

Эмиас помолчал одну-две минуты, а затем внезапно сказал:

— Если бы не вы, мама, я бы хотел, чтобы пришла Армада.

— Что? И погубила бы Англию?

— Нет, будь они прокляты! Никогда нога их не ступит на английскую землю, так горячо мы их встретим. Эх, попасть бы мне в середину флота, сражаясь так, чтобы все забыть: один галлеон с бакборта, другой со штирборта[177], потом сунуть фитиль в крюйт-камеру[178] и взлететь на воздух в хорошей компании!.. Если бы не вы, мама, я бы очень мало тревожился о том, как скоро это случится.

— Если я стою на твоем пути, Эмиас, не бойся, я не долго буду тебя беспокоить.

— О, мама, мама, не говорите так. Я, кажется, уже наполовину сошел с ума и сам не знаю, что говорю. Да, я охвачен безумием, — мое сердце, во всяком случае, если не голова. Какой-то огонь сжигает меня день и ночь.

— Мой бедный, упрямый мальчик. Кто это идет к нашим дверям? И притом так поспешно?

Раздался громкий, торопливый стук, и через мгновение вошел слуга с письмом.

— Капитану Лэю, весьма спешно!

Почерк был сэра Ричарда. Эмиас разорвал конверт и… рассмеялся громким смехом.

— Армада идет. Мое желание исполнилось, мама!

— Покажи мне письмо.

Там было торопливо нацарапано:

«Дорогой Эмиас!

Уолсингхэм прислал сообщение, что Армада вышла из Лиссабона в Корунью 18 мая. Больше мы ничего не знаем, но имеем распоряжение задержать корабли. Приходи и помоги нам своим советом, дорогой мальчик.

— Простите меня, мама. Простите за все! — воскликнул Эмиас, обвивая руками ее шею.

— Мне нечего прощать, мальчик мой, дорогой мальчик! Неужто я и тебя потеряю?

— Если меня убьют, в нашем роду будет два героя, мама!

Миссис Лэй опустила голову и молчала. Эмиас схватил шляпу и меч и побежал в Байдфорд.

Эмиас буквально танцевал в гостиной сэра Ричарда, где последний серьезно разговаривал с различными купцами и капитанами.

— Господа, враг наконец-то сорвался с цепи, и теперь мы знаем, что он будет в наших руках!

— Почему вы так веселы, капитан Лэй, когда все прочие грустны? — раздался около него кроткий голос.

— Потому что я долго был грустен, когда все прочие были веселы, дорогая леди. Разве сокол грустит, когда с него снимают колпачок, и он видит, как цапля хлопает крыльями прямо над его головой?

— Вы, кажется, забываете об опасности и страданиях, грозящих нам, слабым женщинам.

— Я не забыл, сударыня, опасности и страданий, которым подвергалась одна слабая женщина — дочь человека, некогда находившегося в этой комнате, — опомнившись, ответил Эмиас тихим суровым голосом, — и я не забыл опасности и страданий, испытанных тем, кто стоил тысячи таких, как она. Я ничего не забыл.

— И ничего не простили, по-видимому.

— У нас будет время говорить о прощении после того, как обидчик раскается и исправится, а разве приход Армады похож на это?

— Увы, нет.

— Адмирал Лэй, — сказал сэр Ричард, — вы нужны нам теперь, — как всегда, впрочем. Вот приказ королевы снарядить столько кораблей, сколько нам удастся; хотя, судя по настроению этих джентльменов, я сказал бы, что этот приказ почти излишен.

— Без сомнения, сэр. Я, со своей стороны, снаряжу корабль за свой счет и буду сражаться на нем до тех пор, пока у меня останется хотя одна нога или рука.

— Или язык, чтобы ответить: «мы не сдаемся», — сказал один из старых купцов. — Вы вдохнули жизнь в нас, стариков, адмирал Лэй.

— Правильно, сэр! — сказал Эмиас. — Завтра же я начинаю снаряжать «Месть» и выйду в море, лишь только пополню ее команду достаточным числом бойцов.

В таком духе продолжался разговор. Не прошло и двух дней, как явилось большинство окрестных помещиков, приглашенных сэром Ричардом, и началось соревнование, кто больше сделает. Карри и Браймблекомб пришли с тридцатью высокими молодцами из Кловелли и, даже не спросив разрешения Эмиаса, как будто само собой разумелось, заняли свои места на «Мести».

Целые семьи взялись за дело. Фортескью (малочисленный род) предложил снарядить один корабль, Чичеснепы — другой, Стокэляи — третий. Купечество не отставало: Бук, Страндт, Хард с радостью выгрузили свои вирджинские товары и заменили их порохом и пулями. И через неделю все семь кораблей были снова готовы и ждали попутного ветра, чтобы выйти в море.