Луи Жаколио - Грабители морей

При всем своем грустном настроении Гуттор и Грундвиг не могли удержаться от улыбки, выслушав это замечание юного капитана.

— Разумеется, Билль, — отвечал Грундвиг. — Мы должны постараться спасти его от виселицы. Наша честь требует этого, тем более, что без нас он даже защититься как следует не сумеет. Ведь английские присяжные ужасно глупы.

Вдруг Билль остановился и хлопнул себя по лбу, как человек, вдруг решивший задачу, которая долго ему не давалась.

— Что это с вами? — спросил Грундвиг, удивленный поступком юного командира брига «Олаф».

— Со мною то, что я целых два часа старался припомнить, где и от кого я слышал о Безымянном острове, и никак не мог.

— А теперь вдруг припомнили?

— Припомнил.

— Где же и от кого?

— На «Ральфе», от того самого Ольдгама, которого ведут в Тауэр в качестве убийцы и атамана «Грабителей морей».

— О! В таком случае, Билль, этого человека нужно спасти во что бы то ни стало.

XII

Следствие, произведенное коронером, было доложено суду Королевской Скамьи и по должном рассмотрении утверждено надлежащим порядком. Мистер Ольдгам был предан уголовному суду лондонского Сити.

Население британской столицы страшно раздражено против «злодея». За последнее время в городе особенно часто случались грабежи и убийства, справедливо приписываемые «Грабителям», а между тем, до сих пор еще не удалось поймать ни одного преступника. Не мудрено поэтому, что все — и полиция, и публика — чрезвычайно обрадовались, когда один, наконец, попался. О, разумеется, к нему отнесутся без всякой пощады…

Когда Ольдгама арестовали в таверне, начальнику отряда пришла в голову блистательная мысль — объяснить кровавое происшествие в трактире битвой между солдатами и «Грабителями», причем солдаты будто бы остались победителями. В этом смысле был составлен пространный рапорт и подан куда следует. Англичане пришли в восторг. Всюду восхвалялось мужество солдат и офицера, который ими командовал. Составилась в их пользу подписка, доставившая очень солидную сумму, которая и была распределена между чинами действовавшего отряда. Виновность Ольдгама была заранее решена в общем мнении, и его не могло бы спасти даже красноречие самого Демосфена.

Двадцать четыре часа спустя после заключения несчастного клерка в тюрьму, ему уже было объявлено, что на следующее утро он должен явиться в суд. Правительство хотело действовать быстро и решительно, чтобы показать «Грабителям» устрашающий пример.

— Ваше дело ясно, — сказал Ольдгаму в виде любезности чиновник, принесший ему повестку о вызове в суд. — Вы хорошо сделаете, если напишете своим родным, потому что послезавтра все уже будет кончено.

Мистер Ольдгам ничего не понимал, так как был убежден, что на суде будет блистательно доказана его невиновность. Поэтому он очень высокомерно ответил чиновнику, что «он видал и не такие ужасы, так как прожил много времени у людоедов».

Чиновник был изумлен и побежал доложить начальству, что преступник сам сознается в том, что «пожирал свои жертвы». Если до этой минуты могли быть какие-нибудь сомнения насчет Ольдгама, то теперь они окончательно должны были рассеяться.

Вечером заключенного посетил его тесть, мистер Фортескью. Он вошел важно, скрестив на груди руки, и с самым торжественным видом продекламировал:

— Я тебе предсказывал, Захария, что ты опозоришь обе наши семьи! На твоем челе я всегда видел неизгладимую печать роковой судьбы.

— Клянусь вам, что я здесь просто жертва судебной ошибки, — возразил несчастный клерк.

— Не лги! — строго остановил его почтенный мистер Фортескью. — Я знаю все.

— Если вы знаете все…

— Я читал геройский рапорт храбрых солдат его величества, которые сражались против разбойников, во главе которых был ты. Я даже внес свою лепту при общей подписке в пользу храбрецов, потому что я прежде всего англичанин, а потом уже твой тесть. Ничто из славы отечества мне не может быть чуждо… Впрочем, ты сам, как оказывается, защищался, как лев. Я тобой доволен. Это придает некоторое величие твоим преступлениям.

— Но это ужасно! Уверяю вас, что ничего подобного не было! Я все время сидел под столом, покуда происходила битва между «Грабителями» и какими-то неизвестными людьми, которых я не мог видеть, так как они находились в самой глубине залы. Что же касается королевских солдат, то они ни с кем не сражались и никого не убили, потому что пришли тогда, когда все уже было кончено.

— Довольно, Захария! Довольно! — перебил с негодованием мистер Фортескью. — Не старайся разрушить эту почтенную легенду, бросающую новый луч славы на наших храбрых солдат. Горе тем народам, которые не умеют хранить своих преданий!

— Но, дорогой мой тесть, вы глубоко ошибаетесь! — протестовал Ольдгам.

— Вы ошибаетесь, я должен заметить вам это, несмотря на все свое уважение к вам. Тут нет никакой славы, никакой легенды, никакого предания, тут просто ошибка в личности и в имени, больше ничего.

— Захария, ты относишься ко мне непочтительно.

— Вам просто хочется проповедовать… Это у вас потребность… Вы так любите сами себя слушать…

— Захария!..

— Как! Вы решились заявить мне, что приняли участие в подписке в пользу тех людей, которые арестовали меня под столом… под столом. Фортескью, заметьте это… и которые хотят меня повесить, чтобы самим прослыть героями… Это возмутительно!

— Захария! Змея, отогретая мною на груди своей!

— Убирайтесь вы с вашими змеями, легендами и преданиями, с вашими солдатами и подпиской. Я был глуп, потому что был слишком добр. Но мое терпение лопнуло наконец. Я не могу…

— Негодяй! Неужели ты осмелишься поднять руку на отца твоей жены?

— Нет, я не сделаю этого, но только вы уходите, пожалуйста. Это будет гораздо лучше. Вы сами знаете, что мы и дома-то не можем пробыть вместе двух минут, не вцепившись друг другу в волосы.

— Бедная Бетси! Несчастная Бетси! Какого отца я выбрал для твоих детей! — произнес Фортескью, трагически воздевая руки к небу. Потом прибавил плаксивым тоном: — Захария, мы не можем так расстаться!

— Ну, теперь за нежности… Сцена примирения… Знаю я все это, раз двадцать испытал… Впрочем, я на вас нисколько не сержусь.

— Захария!

— Фортескью!

— Обними меня, Захария!

— Обними меня, Фортескью!

Тесть и зять обнялись и прижали друг друга к сердцу.

— Завтра я опять приду к тебе утешать тебя и ободрять, — объявил на прощанье мистер Фортескью и величественно удалился из камеры.

XIII

Как только ушел мистер Фортескью, в камеру вошел тюремщик Ольдгама и сообщил узнику, что его спрашивают десять солиситоров, предлагающих свои услуги для защиты его дела в суде.