Бруно Травен - Корабль мертвых (пер. Грейнер-Гекк)
Чудовище метнулось вверх и взмахнуло своими мокрыми лапами над нашими головами.
Мы крепко держались за поручни, но королева дернулась и заметалась в когтях рифа, словно от сильной боли.
Второй вал переметнулся через нас. Мне показалось, что меня слизнула волна. Но я сидел еще крепко.
Королева стонала, словно раненная насмерть. Она металась еще некоторое время от боли, потом качнулась визжа и треща и легла на штирборт.
Средняя часть корабля наполнилась водой. Но все, что происходило там, едва доходило до моего сознания.
– Станислав, друг! – заревел я.
Закричал ли и он в этот момент, я не знаю, – я не мог услышать его крика.
Третий вал, самый тяжелый, катился на нас во весь свой чудовищный рост.
Королева скончалась.
Она умерла от страха. Третий вал поднял труп королевы Мадагаскара с такой легкостью, словно это была пустая раковина. И, несмотря на все свое неистовство, сделал это ласково и нежно. Он поднял ее труп, закружил его и вместо того, чтобы бросить еще раз о скалу и насладиться видом его поломанных костей, бережно и тихо положил его на бок.
– Бросайся вплавь, Пиппип, а не то мы останемся под коробкой, – крикнул Станислав.
Попробуй-ка плыть, когда тебя хлопнуло по руке краном или чем-то еще.
Но мог ли я плыть или нет, – вопрос был не в этом. Последний вал смыл меня и отбросил так далеко, что я уже не боялся очутиться под коробкой. Королева могла выдержать еще несколько минут. Корма была едва залита водой.
– Гой-го! – услышал я крик Станислава. – Где ты?
– Сюда. Я держусь крепко. Места достаточно! – заревел я в темноту. – Алло! Здесь! Гой-го! – кричал я беспрестанно, чтобы указать направление Станиславу.
Он быстро приближался ко мне. Наконец он ухватился за меня и вскарабкался наверх.
XLVI
– Что это такое, на чем мы? – спросил Станислав.
– Я сам не знаю. Я даже не знаю, как я очутился здесь. Это, вероятно, переборка рулевой рубки. Здесь везде шлюпбалки.
– Правда. Это от рубки, – подтвердил Станислав.
– Хорошо, что эти ослы не все делают из железа, а оставляют иной раз несколько кусочков дерева. В старых книгах всегда можно увидеть матроса, ухватившегося за мачту. С этим теперь покончено. Мачты теперь тоже из железа, и если ты вздумаешь ухватиться за них, то с таким же успехом можешь повесить себе камень на шею. Если увидишь такую картину, можешь с чистой совестью сказать, что художник обманщик.
– Откуда у тебя такое красноречие при этих проклятых обстоятельствах? – сказал с раздражением Станислав.
– И осел же ты. Что же мне – хныкать? Как знать, смогу ли я рассказать тебе через четверть часа о том, как опасно полагаться на мачты. А это тебе необходимо знать, это очень важно.
– Черт побери, мы опять благополучно отделались.
– Да замолчи ты, черт тебя возьми, придержи свой язык. Накличешь опять на нашу голову всю эту ораву. Если сидишь на сухом, радуйся про себя, но не кричи об этом во всю глотку. Я стараюсь молчать или, если говорю, то только в почтительном тоне, а ты орешь об этом, как одержимый.
– Брось, Пиппип. Теперь уже все равно, ведь все пошло к…
С этим Станиславом ничего не поделаешь. Его разнузданный язык еще заставит меня избегать его общества.
– Все равно? – переспросил я. – Я и не думаю об этом. Все равно – это ерунда. Никогда не может быть все равно. Теперь только и начинается настоящее удовольствие. До сих пор мы бились из-за бумаг, потом за крысий корм, затем с проклятыми решетками. Теперь наконец дело идет о последнем вздохе. Все остальное, чем может обладать человек, ушло от нас. Все, что нам осталось, – это наша жизнь. И я не отдам ее без боя.
– Ну, удовольствие я представляю себе иначе, – заметил Станислав.
– Не будь неблагодарным, Лавский. Я говорю тебе, это дьявольское удовольствие – драться с рыбами за лакомый кусок, если этот лакомый кусок ты сам.
Станислав был, разумеется, прав. Это не было удовольствие. Приходилось держаться за шлюпбалки, напрягая последние силы, чтобы не очутиться в море. На плывущей стене волны ощущались с меньшею силой, чем на корабле, потому что они подхватывали ее с собой, а не ударялись о нее. Но топило нас не раз, чтобы мы не позабыли, где находимся.
– Нам надо, кажется, что-то предпринять, – сказал я. – Мои руки одеревенели, я уже не могу долго продержаться.
– Давай укрепимся, – сказал Станислав. – Я дам тебе мой канат, а возьму твою бечевку. Я лучше сумею удержаться. Бечевка достаточно длинна, ее можно взять втрое.
Станислав привязал меня; я уже не мог сделать это своими помертвевшими руками. Потом он привязал себя. И мы стали выжидать событий.
Ни одна ночь не бывает такой длинной, чтобы не кончиться и не уступить место дню.
С наступлением дня буря немного стихла, но волны не унялись.
– Ты не видишь земли? – спросил Станислав.
– Нет. Я знаю ведь, что не так-то легко открыть новую часть света. Если перед носом нет ничего, то я ничего не увижу.
Вдруг Станислав сказал:
– Друг, у меня ведь есть компас. Как хорошо, что ты его нашел.
– Да, Лавский, компас – хорошая штука. Всегда можно узнать, в каком направлении лежит африканский берег. Но парус был бы милее десяти компасов.
– Что бы ты сделал с парусом на доске? Ничего.
– Как ничего? Если бриз подует к берегу, мы пошли бы вместе с ним.
– Мы, кажется, пойдем в другое место, Пиппип.
После обеда небо опять затянуло тучами, и легкий туман опустился над морем. Он действовал успокаивающе на волнующиеся волны.
Бесконечная морская ширь становилась все меньше и меньше. Можно было подумать, что мы находимся на озере. Потом и озеро стало уменьшаться, и, наконец, нам уже казалось, что мы плывем по реке. Казалось, что берег можно достать руками, и, прежде чем уснуть, Станислав и я попеременно радостно сообщали друг другу:
– Вот уже берег, давай спустимся с доски и переплывем этот маленький кусочек. Уже ясно виден берег, не осталось и ста шагов.
Но мы слишком устали, чтобы отвязать себя и переплыть эти сто шагов.
У нас едва хватило сил сказать друг другу еще несколько слов, и мы уснули.
Когда я проснулся, была уже ночь.
Туман все еще низко стоял над морем. Но высоко над нами я увидел звезды. По обе стороны тянулся берег реки, по которой мы плыли. Иногда на одном берегу туман редел, и я видел тысячи сверкающих огней близкого порта. Это был большой порт. Там были высокие небоскребы, окна которых были ярко освещены.
А за окнами сидели люди в уютных квартирах, не зная о том, что здесь по реке плыли два мертвеца.
И небоскребы росли и росли. Какой величественный город был перед нами! Все выше и выше росли небоскребы, пока наконец не достигли неба. И тысячи сверкающих огней портового города, небоскребов и уютных жилых домов, в которых ничего не знали о мертвецах на реке, были как звезды на небе. Вверху, прямо над моей головой, небоскребы сходились своими крышами, я видел их освещенные окна и желал только одного, – чтобы эти здания рухнули и погребли бы меня под собой. Это была великая, вечная тоска мертвеца, желание быть похороненным и не странствовать больше.
