Чарльз Кингсли - Вперед, на Запад!
Остальными матросами она распоряжалась как слугами, отрывая их от работы, иногда подкрепляя требования ловкой затрещиной. Добрые малые, особенно старый Иео, как настоящие матросы, баловали ее, слушались и даже шутили с ней приблизительно так же, как они делали бы с прирученным леопардом, который каждое мгновение может пустить в ход свои когти. Она забавляла и их и Эмиаса. Им необходимо было кого-нибудь баловать, а можно ли было найти более милое существо? Что касается Эмиаса, то постоянный интерес, вызываемый ее присутствием, даже постоянное беспокойство по поводу ее диких выходок занимали его ум и прогоняли грустные мысли о предстоящей встрече с матерью и о той трагедии, которую он должен будет ей рассказать. Не будь Эйаканоры, эти мысли ввергли бы его в меланхолию и лишили бы всякой цены в его глазах весь его жизненный успех и чудесное избавление.
И вот однажды, в вечерний час, когда весь экипаж кроме занятых своим делом собрался на верхней палубе, развлекаясь кто как может, Сальвейшин Иео вздумал петь старую матросскую песню:
Мы эль и брэнди с собой везем.Матросу не много нужно.С веселым сердцем на запад плывем.Эй, налегайте дружно!
А для того чтобы мелодия звучала смешнее, он так же ухарски затянул ее в нос, как делал, вероятно, двенадцать лет тому назад, покидая Плимут вместе с Джоном Оксенхэмом.
Тут Эйаканора, стоявшая подле Эмиаса и смотревшая на матросов, стараясь понять их болтовню, услыхала пение старого Иео и вздрогнула, а затем почти про себя подхватила напев и пропела песню слово в слово в том же самом тоне.
Сальвейшин Иео, в свою очередь, вздрогнул и побледнел, как смерть.
— Кто это пел? — быстро спросил он.
— Вот эта малютка. Она начинает совсем хорошо говорить по-английски, — сказал Эмиас.
— Малютка? — повторил Иео, еще больше бледнея. — Зачем вы делаете больно старику, напоминая ему о малютке, капитан Эмиас? Ладно! — громко продолжал он, обращаясь к самому себе. — Клянусь моими грехами, если бы я не видел, откуда шел голос, я мог бы поклясться, что это она пела, — совсем так, как мы с моим другом Виллиамом Пенберти из Мэрризана учили ее там, у реки.
Все молчали, как могила, всякий раз, когда Иео начинал вспоминать об этом пропавшем ребенке. Только Эйаканора, обрадованная похвалой Эмиаса, продолжала про себя мурлыкать: «Эй, налегайте дружно!»
Иео соскочил с пушки, на которой он сидел.
— Я не могу вынести это! Клянусь жизнью, не могу!.. Вы, индейская девушка, где научились вы так петь это?
Эйаканора, полуиспуганная его горячностью, посмотрела сначала на него, а затем на Эмиаса, чтобы узнать, не сделала ли она чего-нибудь нехорошего, а затем, дерзко отвернувшись, стала смотреть на море, продолжая мурлыкать.
— Спросите ее, капитан Лэй!
— Дитя мое, — спросил Эмиас по-индейски, — как могло случиться, что вы поете это лучше многих англичан? Разве вы когда-нибудь слышали это раньше?
Эйаканора недоуменно посмотрела на него и покачала головой, а затем сказала:
— Если вы говорите с Эйаканорой по-индейски, она немая. Она теперь должна быть английской девушкой, как бедная Люси.
— Хорошо, — сказал Эмиас, — не помните ли вы, Эйаканора, не помните ли вы чего-нибудь, что произошло, когда вы были маленькой девочкой?
Она немного помолчала, а затем высоко подняла руки над головой.
— Деревья, большие деревья, как Магдалена… Всегда ничего, кроме деревьев, все дикое и гадкое. Эйаканора не хочет говорить об этом.
— Помните ли вы что-нибудь, что росло на этих деревьях? — напряженно спросил Иео.
Она рассмеялась.
— Глупый! Цветы и плоды и орехи растут на всех деревьях, и еще обезьяньи чашки. Эйаканора лазила за ними, когда была дикая. Я не хочу больше говорить.
— Кто научил вас называть их обезьяньими чашками? — спросил Иео, дрожа от возбуждения.
— Обезьяны пьют, мартышки пьют.
— Мартышки? — сказал Иео, проиграв один ход и пробуя другой. — Откуда вы знали, что эти животные называются мартышками?
— Она могла это слышать от нас, — заявил Карри, присоединившийся к группе.
— Да, мартышки, — повторила она, как бы проверяя себя. — Как маленькие люди и хвосты. И один очень грязный, черный с бородой сказал «аминь» на дереве всем другим мартышкам, совсем как сэр Джек в воскресенье.
Этот намек на Браймблекомба и проповедующих обезьян насмешил всех кроме старого Иео.
— Но разве вы не помните ни одного белого человека?
Она молчала.
— Вы не помните белой леди?
— Гм…
— Женщины, очень красивой женщины с волосами, как у него? — И Иео показал на Эмиаса.
— Нет.
— Что же вы помните кроме ваших индейцев? — с отчаянием воскликнул Иео.
Она угрюмо отвернулась от него, как бы устав от напряжения памяти.
— Постарайтесь вспомнить, — сказал Эмиас, и она тотчас же вновь принялась за работу.
— Эйаканора помнит больших обезьян, черных, таких высоких… — Она высоко подняла руку над головой и с выражением отвращения сделала резкое движение.
— Обезьяны? С хвостом?
— Нет, как люди. Да, совсем как Куки, гадкий Куки.
Несчастный негр, случайно проходивший через верхнюю палубу, услышал, как кусок дерева, который она, на его горе, держала в руке, пролетел мимо его уха.
— Эйаканора, если вы еще раз бросите что-нибудь в Куки, я прикажу вас высечь, — сказал Эмиас, разумеется, не собираясь приводить свою угрозу в исполнение.
— Тогда я убью вас, — ответила она самым непреложным тоном.
— Она, должно быть, говорит о неграх, — сказал Иео.
— Хотел бы я знать, где она их видела. Что если это были симаруны?
— Но как может человек забыть белых и помнить черных? — спросил Карри.
— Попробуем еще. Помните ли вы еще больших обезьян кроме этих черных? — спросил Эмиас.
— Да, — сказала она спустя минуту, — дьявола.
— Дьявола? — спросили все трое, которые, разумеется, вовсе не чужды были убеждения, что злой дух и в самом деле является индейским колдуном — таким, как воспитавший девушку.
— Ага, о котором говорит по воскресеньям сэр Джек?
— А на что он был похож? — спросил Иео.
Эйаканора делала различные знаки, объясняющие, что у него было лицо обезьяны и седая борода, как у Иео. Чем дальше, тем лучше; но затем последовал ряд манипуляций над ее хорошенькой шейкой, совершенно сбивший их с толку.
— Я знаю, — расхохотался наконец Карри. — Клянусь жизнью, он носил брыжи! И штаны до колен, так ли, моя красавица? Стоп! Мы убедимся в этом. Его шея была похожа на шею сеньора командира-испанца?
