Александр Белый - Славия. Паруса над океаном
Как выяснили гораздо позже, во время войн враждебных племен стариков и старух победители пускали под топоры, а вот детей, в том числе юношей из числа еще-не-воинов и девочек, не ронявших кровь, довольно часто забирали с собой и воспитывали как детей своего рода. Поэтому многие аборигены готовились умереть и недоумевали, почему мы их гоним к поселку, а не порубили на месте.
В какой-то книге о покорении западных территорий Америки читал, что некоторые племена калифорнийских индейцев под именем Квавар подразумевали то ли верховное божество, то ли великую созидающую силу. Обрадовался, когда всплыло это воспоминание, так как в разговоре с аборигенами хотел апеллировать к Маниту, другому божеству индейцев, о котором на территориях западнее Скалистых гор, как позже узнал, никто из дикарей не имел никакого понятия.
Из числа согнанных к поселку людей выбрал трех воинов (в их косички были вплетены перья), подвел к полю боя и показал, что погибших можно забрать и хоронить. Вот тогда-то и выяснилось, что среди трупов все же разыскали семерых раненых и контуженых, но оставшихся в живых. Один из старых вождей по имени Оксолука, получивший пулевое ранение в плечо, тоже оказался жив.
Для лечения раненых, и своих и людей бывшего противника, на берег доставили корабельных полулекарей-недоучек. Увидев, что наши бойцы вертят в руках местное допотопное оружие, приказал отобрать для своей личной оружейной коллекции пару каменных томагавков, лук со стрелами и копье, а к остальному не притрагиваться и быть начеку. Нужно было видеть глаза перевязанного, едва оклемавшегося, совсем седого вождя: в них наряду со злобой светилось бесконечное удивление нашим поведением.
Тела уносили в далекую рощу, которая находилась километрах в трех от поселения. Там между деревьями на высоте примерно трех метров устраивали лежанки из тонких бревен, на которые укладывали бывших воинов, отправляя их путем вечной охоты. Главный шаман был убит, его бубен и головной убор из перьев подобрал мальчишка лет тринадцати. Он и камлал в роще до тех пор, пока солнце не спряталось в океане.
Женский плач слышался над тихой водой залива до глубокой ночи, а вой собак не давал нормально выспаться до самого рассвета. И вот утром, когда дежурное отделение бойцов пригнало с выпаса лошадей, мы опять высадились на берег и, разделившись на группы, разъехались осматривать территорию.
Решать вопросы ассимиляции аборигенов пришлось бы так или иначе, не здесь, так в другом месте. Но коли так произошло, почему бы не начать с этого племени? Посоветовавшись с отцом Герасимом, решил немного задержаться, но отпускать наших девчонок с кораблей на берег запретил категорически.
Число «четыре» священно для всех индейцев, поэтому четыре дня после побоища мы их вообще не беспокоили, а занялись исследованием окружающих земель. Краснокожие тоже занимались какими-то своими делами, но на охоту и рыбалку не ходили и поселок не покидали.
Ранним утром на пятый день пребывания, собравшись на очередную выездку, увидели перед входом в самый длинный бревенчатый дом восседавшего на циновке одинокого сгорбленного старого вождя, который держал в зубах трубку, пыхал дымом и бесстрастным взглядом провожал нашу кавалькаду. Когда мы возвращались, он сидел на том же месте, но теперь рядом с ним расположились еще четыре воина с богатыми перьевыми головными уборами, видимо, новые вожди, а также малолетний шаман.
Сидели они полукругом, оставив свободным застеленный циновками полукруг напротив себя.
– Наверное, приглашают к разговору, – кивнул отец Герасим, который стоял на берегу вместе с монахами и другими прибывшими с объезда воинами.
– Наверное, – согласился с ним. – Вообще-то я сегодня сам хотел инициировать переговоры, но, видимо, вождь оказался человеком разумным. Прошло четыре дня траура, эта страница бытия была прочитана, ее следовало перевернуть и жить дальше. В любом случае мы для них враги, но слабому с сильным враждовать накладно, и, думаю, они это понимали.
Повернулся к Данко и распорядился:
– Скажи, чтобы с «Алекто» доставили бочонок вина и большой серебряный кубок, а Фомка пускай вынесет из моей каюты одну стрелу с каменным наконечником.
Пока шлюпка плавала к флейту и обратно, успел выслушать доклады вернувшихся после осмотра окрестностей разведчиков. При этом выяснил, что в радиусе ближайших тридцати километров никаких других индейских поселений не обнаружилось. Правда, было поймано и приведено в селение еще три десятка сбежавших женщин и детей.
– Со мной пойдут отцы Герасим и Филарет, майор Полищук, капитан Ангелов и лейтенант Шкуро, – объявил, когда с корабля доставили все, что было мной указано. Заметив некоторые недоуменные взгляды, которые бросали на бывшего сержанта, добавил: – Да-да! Сегодняшним указом сержант Шкуро Александр Семенович возведен в офицерский чин и ему присвоено звание лейтенанта.
В сопровождении роты Ангелова мы направились к поселку и остановились у крайней хижины. Затем вшестером подошли к сидящим вождям и, скрестив ноги, расселись на циновках. За моей спиной на некотором отдалении остались стоять Фомка с ведерным бочонком красного вина и двое бойцов с обнаженными саблями и револьверами в руках. А метрах в пятидесяти за спинами вождей собралась огромная толпа местных жителей.
Некоторое время мы внимательно рассматривали сидящих напротив нас индейцев. Одеты они были в набедренные повязки и подвязанные к поясу кожаные легины, переходящие в мокасины, а с плеч свисали замшевые накидки с ромбическими узорами разных цветов. Сегодня их лица тоже были разрисованы, но гораздо меньше, и ритуальные узоры имели совсем другие цвета – в них преобладали белые полоски. По глазам старого вождя и мальчишки-шамана ничего нельзя было прочесть, а во взглядах других краснокожих проскакивали искорки злости, растерянности и недоумения. Но страха не было.
Аборигены выглядели довольно опрятно, их руки и волосы оказались чисто вымыты, дурным запахом не перло. Для меня это не было удивительным, ибо когда-то читал, что краснокожие индейцы к чистоте тела относятся очень серьезно. У них грязнуля-чмошник, который не посещает специальные парильные домики или вигвамы, в которые закатывают раскаленные камни, никогда не сможет стать не то что воином – даже простым охотником.
– Михаил, – приложил указательный палец к броне кирасы, затем вопросительно посмотрел на старого вождя.
– Оксолука, – проскрипел он надтреснутым голосом.
– Уважаемый Оксолука, – начал говорить медленно, сопровождая слова выразительной жестикуляцией. При этом рассчитывал на понимание, так как кое-что из американского языка жестов помнил по научно-популярной и развлекательной литературе, а непонятные моменты собирался разъяснять, рисуя кончиком ножа по земле. – Я прибыл с миром и обозначил свои мирные намерения.
Правую руку с раскрытой ладонью поднял вверх и круговым движением обвел всех присутствующих. Затем опустил руку, взял лежащую у ног стрелу, продемонстрировал всем и с силой ткнул ею в свою бронированную грудь. В результате из обсидианового наконечника только крошка посыпалась.
– Вот так вы нас, мирных, встретили, – развернул стрелу огрызком наконечника вниз, загнал ее в землю, после чего опять обвел всех рукой, сжал кулак и продемонстрировал короткий удар. – Мы ответили. Но после этого не пошли грабить ваши дома и насиловать ваших жен.
На последних словах кивнул на любопытных женщин, которые выглядывали из-за шкур, висящих у входа в самый длинный дом поселка, из них две молоденькие девчонки были очень даже недурны собой. Глядя на них, жестами изобразил возможные действия, отрицательно качая при этом головой. В глазах женщин мелькнул испуг, они тут же спрятались за ширмой, но слегка подрагивающие шкуры говорили о том, что из этого дома за нами все же подсматривают. Старый вождь опустил глаза, мальчишка-шаман продолжал бесстрастно смотреть на отцов-священников, во взглядах прочих молодых вождей промелькнуло нечто, похожее на сожаление, и лишь один из них стал что-то зло говорить, но его прервал глухой окрик старика. По коротким неприязненным взглядам остальных индейцев на этого, излишне говорливого, мне показалось, что его здесь мало кто любит.
– Господь Бог, а по-вашему великий Квавар, – при этом я возвел глаза к небу, – велел мне взять все здешние племена под свою руку, но не делать рабами, а оставить свободными людьми. Отныне вы мои подданные.
Сначала показал на присутствующих и весь поселок, потом нарисовал в воздухе купола и прижал их к груди, демонстрируя объятия. Затем сложил пальцы левой руки щепоткой и вложил невидимую горсть в правую ладонь, которую сжал в кулак. После этого жеста загалдели все сразу, поняли меня не только сидящие рядом, но и толпа индейцев, расположившихся вдали, особенно возмущался и плевался тот самый крикливый вождь.
