Джек Лондон - Жемчужины Парлея
— Это Таи-Хотаури, — решил Гриф. — Теперь мы узнаем новости.
Канак ухватился за канат, вскарабкался на нос судна, а с него пробрался на корму. После того как ему дали время отдышаться, он, примостившись за рубкой, начал рассказывать, говоря отрывочно и помогая себе знаками:
— Нарий… проклятый разбойник… он хотел украсть… жемчуг… Убить Парлея… Один человек убить Парлея… Ни один человек не знает этого человека… трое канаков… Нарий, я… Нарий подал знак… Пять бобов… шляпа… Нарий говорит, один боб черный… Никто не знает… Убить Парлея… Нарий — проклятый лгун… Все бобы черные… Пять черных… Темные навесы над копрой… Каждый получил по черному бобу… Подул сильный ветер… Не было удачи… Каждый бросился к дереву… этот жемчуг не принесет счастья, говорю вам… Не будет счастья…
— Где же Парлей? — крикнул Гриф.
— На дереве… трое из его канаков с ним. Нарий и еще один канак на другом дереве… Мое дерево унесло к черту, и я поплыл на корабль.
— Где же жемчуг?
— У Парлея, на дереве. Того и гляди, Нарий захватит его.
Рассказ Таи-Хотаури Гриф прокричал на ухо каждому. Капитан Уорфилд особенно рассвирепел и даже заскрежетал зубами.
Герман сошел вниз и вернулся с сигнальным фонарем, но едва только его подняли на уровень рубки, как ветер затушил его. Дело было удачнее с лампой от компаса, которая была зажжена после долгих усилий.
— Довольно приятная ночь с таким ветром, — крикнул Гриф на ухо Малхоллу. — Ветер становится все сильнее.
— Как велика его скорость?
— Сто миль в час, а может быть — и двести миль… Не знаю. Мне еще не случалось видеть такого сильного ветра.
Морские волны, хлеставшие в лагуну через атолл, все сильнее волновали ее воды. Несмотря на отлив, уровень воды в лагуне повышался, так как ураган гнал туда воду с нескольких сотен миль поверхности океана.
Луна и ветер как будто сговорились залить водой всего Южного океана островок Хикихохо. Капитан Уорфилд вернулся из машинного отделения, куда он ходил по временам, и сообщил, что машинист без сознания.
— Между тем машину нельзя останавливать, — беспомощно заявил он.
— Несите его на палубу; я заменю его, — сказал Гриф.
В машинное отделение можно было пробраться только через узкий проход около рубки, так как люк был закрыт. От жары и дыма там можно было задохнуться. Гриф быстро осмотрел машины и все приспособления в этом тесном помещении и задул лампу. Он работал в полной темноте, если не считать мерцания огонька тех бесчисленных сигар, которые он бегал закуривать в рубку. Хотя он отличался хладнокровием, но скоро и в нем стало сказываться сильнейшее напряжение, которое охватывает людей, имеющих дело с этим чудищем техники, которое работало, стонало, тарахтело в жуткой темноте. Гриф был обнажен до пояса, покрыт грязью и нефтью, весь избит и исцарапан от толчков и качки; он натыкался на разные предметы; его голова кружилась от газов и ужаснейшего воздуха, которым ему приходилось дышать. Он работал час за часом, то с любовью благословляя машину, то жестоко проклиная ее и все к ней относящееся. Огонь стал вялым. Еще более вяло стало действовать водоснабжение, а хуже всего было то, что цилиндры начали нагреваться.
В рубке состоялся совет, на котором машинист-метис просил и умолял остановить машину на полчаса, чтобы она охладилась и чтобы водоснабжение снова наладилось. Капитан Уорфилд был против всякого прекращения работы. Метис убеждал его, что машина рано или поздно остановится и при этом она настолько попортится, что ее нельзя будет исправить. Гриф со сверкающими глазами, весь грязный и избитый, громко кричал, посылая их обоих к черту, и начал отдавать приказания. Судовой приказчик, Малхолл и Герман были поставлены на рубку нагнетать газолин. В полу машинного отделения прорезали отверстие, и канак поливал водой из трюма цилиндры, тогда как Гриф смазывал маслом те части машины, которые находились в движении.
— Я не знал, что вы специалист по газолину, — восхищался Грифом капитан Уорфилд, когда Гриф вошел на минуту в рубку подышать несколько менее испорченным воздухом.
— Я купаюсь в газолине, — дико прорычал Гриф сквозь зубы. — Я глотаю его…
Какое еще было у него употребление газолина, так и осталось никому неведомым, потому что как раз в это мгновение всех находившихся в каюте швырнуло вперед, на переборку. «Малахини» глубоко погрузилась в воду.
В продолжение нескольких минут никто не был в состоянии встать на ноги, и все перекатывались взад и вперед, толкаясь о стены. На шхуну налетели три исполинские волны, и она затрещала, застонала и задрожала, опускаясь под тяжестью воды, залившей палубу. Гриф пополз в машинное отделение, а капитан Уорфилд пробрался на палубу по трапу.
Он вернулся только через полчаса.
— Вельбот снесло, — объявил он. — Камбуз снесло. Все снесло, кроме палубы и люков. А если бы машина не работала, мы бы погибли. Необходимо продолжать работу.
К полуночи легкие и голова машиниста в достаточной степени прочистились от газового смрада, и Грифа освободили. Он в свою очередь вышел на палубу проветрить свои легкие и голову и присоединился к остальным, которые находились за рубкой. Для большей надежности они привязали себя канатами к перилам. Все они образовали собой какую-то сплошную груду тел, так как место за рубкой было единственным убежищем для них и для канаков. Некоторые из канаков прошли было в каюту, куда звал их Гриф, но дым и чад сейчас же выгнали их.
«Малахини» часто окуналась глубоко в воду, и им приходилось дышать воздухом, насыщенным брызгами и пеной.
— Довольно омерзительная погода, Малхолл, — крикнул Гриф своему гостю между двумя погружениями в воду.
Малхолл захлебывался и задыхался, он мог только кивнуть в ответ.
Шпигаты были недостаточно велики для стока всей воды. Вода плескалась через борт или неслась от одного борта к другому. По временам, когда нос шхуны был устремлен прямо в небо, вода бурным потоком затопляла корму. Она клокотала во всех проходах, заливала верх рубки, сшибая и захлестывая тех, кто цеплялся за рубку, и стремилась дальше, выливаясь за борт.
Малхолл первый увидел на палубе постороннего человека и обратил на него внимание Грифа. Это был Нарий Эринг. Скорчившись, он лежал там, где компасная лампа проливала свой тусклый свет. Эринг был почти голый; на нем был только пояс, и за поясом заткнут нож.
Капитан Уорфилд распутал свои канаты и стал протискиваться к нему сквозь сгрудившиеся тела. Все видели, что он что-то говорил, но ветер относил слова в сторону. Он не хотел прикасаться губами к ушам Нария. Он просто указал ему рукой за борт. Нарий Эринг понял. Оживленная и насмешливая улыбка обнажила его белые зубы. Он встал, обнаруживая свое великолепное сложение.
