Николай Черкашин - Балтийский эскорт
Отец редко надевал свои награды.
А Иерусалимский крест ему вручила Ольга, королева эллинов. Она была дочерью великого князя Константина и очень любила флот, покровительствовала русским морякам…
Еще раз прошу простить мою сбивчивость. Я перескакиваю с одного на другое. Считайте, что это мозаика. Вы сами потом отделите зерна от плевел…
До 1925 года мы жили в Сергиевом Посаде. Уехали из Москвы… Тогда многие там спасались. Цвет русского дворянства, мужи русской науки и культуры бежали под стены Лавры, ища в слободских избах последний приют: Трубецкие, Истомины, Нарышкины, Олсуфьевы, Лопухины, Розанов… Кстати, мы снимали квартиру у Симанских, у отца будущего Патриарха Всея Руси Алексия I… Очень хорошо о том времени сказал в своих "Записках уцелевшего" Сергей Голицын. Сейчас я вам найду. Вот: "…Тогда в Сергиевом Посаде жило много бывших людей. Еще в 1917 году купили дом Олсуфьевы, купил дом выдающийся философ священник Павел Флоренский и поселился в нем с семьей, переехала необыкновенно важная старая дева, племянница жены Пушкина Наталья Ивановна Гончарова. Об Истоминых и Трубецких я уже упоминал.
Жили в Сергиевом Посаде семьи, по происхождению не являвшиеся «бывшими», но близкие им по духу… Это семья профессора гистологии, ученого с мировым именем, отказавшегося служить большевикам - Ивана Фроловича Огнева, семья художника Владимира Андреевича Фаворского, семья профессора горного института Давыда Ивановича Иловайского, лесничего Обрехта и многих других. В 1925 году переехал из Переславля-Залесского и купил в слободе Красюковке дом писатель Пришвин Михаил Михайлович со своей женой Ефросинией Павловной и двумя сыновьями…"
- Конечно, все они искали тихой, незаметной жизни, - закрыл книгу Петр Павлович. - Каждый день проживали как последний, но не могли они не общаться, не встречаться. И каждая встреча - как праздник души. Читали вслух книги, устраивали домашние спектакли, музыкальные вечера. Папа играл на скрипке дуэтом с Фаворским. Жена Фаворского аккомпанировала им на рояле. Вообразите себе глушь российской провинции, поросята по улицам немощеным шастают, а из раскрытого в палисад окна - старинная итальянская музыка. Ею и спасались - музыкой, умной книгой, искренней молитвой… Очаг русской мысли, русского духа и слова - разнюхали чекисты, и пошли аресты. Кого в Соловки, кого в Свияжск. Вот тогда отец поспешил вернуться в Москву… Однажды нагрянул и к нам какой-то большой чин из НКВД. Папа в лице изменился - конец. А чин смеется: "Что, не узнали?!" Узнали…
В 1912 году отец купил легковую машину - "форд". Нанял мальчика, который машину чистил и обихаживал. Научил его рулить. Потом этот мальчик стал начальником главного гаража на Лубянке. Пришел отца благодарить за науку, за то, что любовь к технике привил. Так что, слава Богу, обошлось. А "форд" наш, представьте, еще цел. На нем иногда парады автомотостарины в Москве открывают…
Отец преподавал во ВХУТЕМАСе. Встречался там с Маяковским. У него и сын Шаляпина учился. Федор Иванович подарил отцу складной метр. Мы его так и звали - "шаляпинский метр".
А еще отец занимался тем, что сейчас называется научно-техническим прогнозированием. Он предсказал, что по радио начнут передавать сигналы точного времени, предвидел бум в женской моде на брюки…
Петр Павлович тяжело дышал от напряжения вынужденной скороговорки. Он торопился, видя, что гость уже поглядывает на часы. Он забрасывал меня фактами из жизни отца. Он боялся что-то упустить, забыть, не сказать самого важного…
-Вы, знаете, он научился есть китайскими палочками и всю жизнь ел палочками. От них он пришел к тростевым марионеткам. Вместе Константином Истоминым и Фаворским они создали марионеточный театр. Кукол увез потом в Америку один актер, который фигурирует в "Сестрах" Толстого… Потом все это вернулось к нам через Чехословакию. Помните папашу Шпейбла с Гурвинеком? Так вот этот забавный Гурвинек…
Старый художник мучительно боролся с горловыми спазмами… Он не хвалился своим отцом. Он пытался спасти отца, образ и облик которого угасали вместе с его меркнущей памятью. Ведь мы и в самом деле живем после смерти в этом мире только тогда, когда нас помнят…
-Папа первым придумал добавлять в тушь куриную желчь. От этого она приобретала особый блеск на бумаге и прочность… Он открыл и описал эффект обратной перспективы в старинных русских иконах. Он много иллюстрировал Пушкина. Вот смотрите - это его наброски к «Русалке», это портреты Пушкина. Как писали искусствоведы того времени, «свободный штрих-росчерк вносит динамику в строгую композицию»…
Папа принимал участие в уникальном градостроительном эксперименте. В 20-е годы, когда проблема урбанизации, жизни в городах-гигантах встала достаточно остро, группа архитекторов (Веснин, Марковников) и художников, в которую входил и папа, предложила гуманизировать безликие многоэтажные кварталы - вкраплениями в жилые массивы зеленых островов с деревянными домами, палисадниками, амбарами, курятниками. Нет, нет, это не копирование деревенского уклада. Тут была весьма продуманная система планировки улиц, рассчитанная на восприятие человеческого глаза. Улицы не должны были быть прямыми, они придуманы волнообразно, так чтобы на каждом выступе был приметный архитектурный знак, на котором мог бы отдохнуть глаз. Тогда бы улица не казалось длинной. То есть учитывалась психология восприятия пространства. Такой чудо-поселок был построен. Его назвали «Сокол». Это был первый в СССР кооперативный жилой поселок. Пока что он еще чудом сохранился…
…Я вышел на деревянную улочку в заснеженных садах и очень скоро покинув заповедный островок канувшей в лету русской Атлантиды, окунулся в вечный бег машин и людей вечерней Москвы. И вдруг сквозь ревущий гуд тысяч моторов прорвался крик петуха из поселка Сокол. Он обнадеживал и поднимал дух, подобно корабельному горну на подъеме флага.
…Удивительная семья, удивительные судьбы… Братья Павлиновы. Как глубоко они чувствовали сей мир, его таинственные силы, его тончайшие структуры за вещной оболочкой. Их тянуло к шифрам, ходу светил, математическим расчетам и художественному творчеству. Непереносимо остро ощущали они женский характер, измены убивали их, мудрецов, провидцев, художников. Как не боялись они подставлять свои головы под град осколков и снарядов, летевших с вражеских кораблей, как стойко переносили они аресты ни за что, как многое успели сделать в свои не Бог весть какие долгие жизни…
После теплых бревенчатых стен павлиновского дома не хотелось сразу нырять в подземную толчею метрополитена, и я заглянул в окрестный храм Всех святых. В начале двадцатого века его поставили на воинском Братском кладбище, где хоронили умерших от ран солдат и офицеров первой мировой войны. В тридцатые годы кладбище закатали под асфальт Ленинградского шоссе, а церковь чудом уцелела. Сюда частенько захаживал на склоне лет моряк-художник Павел Павлинов, скорее всего именно здесь его и отпевали. Потом и в самом деле мне пришлось держать свечу в этом храме, когда отпевали другого моряка-художника капитана 2 ранга Владимира Мухачева, моего друга. Судеб морских таинственная вязь прялась не только на кораблях, но и в храмах. И лики святых на потемневших досках, встречали и провожали, порой навсегда всех героев этой хроники.
