Иван Ефремов - Последний марсель
– Всегда это так у парусников? – недоумевал Метелицын, обращаясь к старпому. – Ребята беспокоятся, как бы не развалилась наша посудина.
– Не знаю. По-моему, тоже что-то неладно. Вода в трюме не прибывает?
– Течет понемножку, но это что за течь: двумя помпами покачали – и сухо.
– Спущусь-ка я сам, – решил Ильин, – а вы здесь побудьте.
Взяв оставленный норвежцами фонарь, старпом спустился в трюм, ступая по покрытым водою шатким доскам, проложенным поверх балласта. Громкий треск наполнял душное пространство трюма, подавляя шум моря, бившего в деревянные борта. Походив по трюму, старпом уяснил себе, что треск издается почти всем корпусом бригантины, а раздирающий уши скрип идет от мачт судна. Ильин постоял и вернулся на палубу.
– Неладно, конечно, – ответил он на вопрос помощника. – Черт его знает, посудина расхлябалась, да и наш стоячий такелаж, наверно, следовало бы еще раз обтянуть. Мачты пошатываются в гнездах.
– Ночь как уголь, где уж тут этим заниматься с единственным фонарем!
– Попробуйте все-таки.
– Сейчас приступим.
– Фонарь прихватите!
– А разве он вам у компаса не нужен?
– Ох, морячок! – рассмеялся Ильин. – На компас-то и не посмотрел! Из котелка спирт давно уже выпит или высох. Куда ветер – туда и мы, только бы скорее уйти. И не все ли равно – вест, зюйд-вест, или норд-вест? Свидание с англичанином у нас, к сожалению, не назначено. Вы бы, наверно, хотели, по всем морским правилам, в бейдевинд, с переменой галсов? А как вы, дружок, вчетвером с такой парусностью управитесь? То-то. Карманный светящийся компасишко есть, и ладно... Черт, как курить хочется...
Ночь шла для Ильина и рулевого в чутком выслушивании звучания ветра в парусах. Едва только шум ветра становился сильнее и звонче, оба моряка уже знали, что судно бросилось к ветру. Возросшее сопротивление штурвального колеса немедленно сигнализировало о том же. Для остальных четверых ночь прошла в беспрерывной возне со снастями. Руки моряков, привычные к работе совсем другого рода, болели, а на ладонях образовались волдыри.
Утром судно встретилось с сильным волнением. Ветер стал слабее, но громадные волны росли, бросая бригантину, как щепку. Ход судна сделался неровным, паруса во время судорожных нырков тяжело хлопали. Треск и скрип усилились; казалось, что доски палубы вибрируют и гнутся под ногами.
– Развалится наша посудина, честное слово!.. Вот вода стала прибывать заметнее, – ворчал механик.
– Чего вы боитесь, Матвей Николаевич? – неуверенно возразил Метелицын. – Пока прем здорово...
– «Марсфлот» этот мне не по душе, не понимаю я в этом деле. А когда не понимаешь, чувствуешь себя неладно... как и вы, милый Витя. – И механик снисходительно потрепал по плечу Метелицына.
Тот вспыхнул и открыл рот, чтобы возразить, но тут раздались резкий сухой треск и оглушительные хлопки – разорванный сразу в нескольких местах фок бил по мачте и штангам. Огромные лоскутья парусины завивались вокруг снастей, колотя бросившихся к парусу моряков. Чегодаев получил такой удар по лицу, что свалился на палубу.
– Ножом, ножом режьте гордени! – закричал снизу старпом.
Совет пришелся кстати. Из-под рея взмыли белые ковры-самолеты, цепляясь за штанги, словно не желая расставаться с судном, и полетели, кружась и скрываясь, за вставшими перед парусником валами.
Новые парусные матросы во главе с «боцманом» Метелицыным смущенно предстали перед старпомом.
– Тут вы ни при чем, – хмуро сказал он, – паруса, видно, сильно подопрели.
За три часа скачки по волнам бригантина потеряла еще три паруса – бизань-гаф-топсель, фор-стаксель и верхний марсель: то лопались снасти, то разрывалась перегнившая парусина. А волны все росли, наваливаясь на судно, тормозя и без того замедлившийся ход.
– Как бы не было шторма! – кричал старпом своему помощнику сквозь треск и скрип мачт и снастей. – Жаль, барометра у нас нет. Давайте задраим люки покрепче, заложим румпель-тали.
– А с парусами как? – тревожно спросил Метелицын.
– А с парусами?.. – протянул старпом. – Сейчас. Давайте сообразим... Больше половины парусов уже нет, но нужно, нужно...
– Бизань бы убрать, – осторожно подсказал помощник.
– Бизань-то само собой. Тогда у нас на бизань-мачте останется один этот косой парус, который ходит по бизань-штагу, как его тот парусный спец называл – апсель. Он сказал, что это специально штормовой. Кливера, конечно, придется убрать, но на фок-мачте у нас остался единственный парус и здоровенный нижний марсель. Придется оставить, только глухие рифы взять. Да, еще, кажется, спускают на палубу верхние реи и гафель – вот это надо сделать. Пожалуй, и все. Начинайте с парусов. Вы думаете, еще что-нибудь? – спросил Ильин, глядя на замявшегося помощника.
– Нет, что вы, Антон Петрович, но... как этот марсель глухо зарифить и что значит – глухо?
Ильин разъяснил Метелицыну, сам удивляясь, как могли так долго храниться в памяти все эти подробности прямого парусного вооружения. А моряки уже возились у бортов, подтягивая риф-тали и гордени, затем полезли на рей. Площадь огромного паруса сильно уменьшилась. Моряки тянули еще и, уменьшив ее до предела, стали привязывать риф-сезни.
– Поплавать так месяца два – лихими парусниками стали бы! – сказал Ильин Титаренко, вернувшемуся к рулю после короткого отдыха.
Украинец утвердительно кивнул, следя за гигантским, отблескивавшим сталью валом, который грозно вздымался справа. Сложив свои крылья, бригантина походила теперь на большую растрепанную птицу. Небо закрывала густая облачность. Ветер то ослабевал, то налетал порывами, неся издалека как бы хор глухих воплей, в которые изредка врывались пронзительные звуки труб.
Голос приближающегося шторма обладал тягостным и зловещим очарованием. Исполинская мощь его готова была обрушиться на старую бригантину, метавшуюся на волнах, и шестеро моряков почувствовали себя такими же одинокими, как тогда, когда покидали свой тонущий «Котлас».
Море неистовствовало. Огромные, сплошь покрытые пеной валы вздымались на десятиметровую высоту. Ветер с ревом обламывал гребни, и пена, похожая на разлохмаченные седые космы, летела по ветру. Казалось, каждый из исполинских валов, вставая из моря, простирал свои длинные руки навстречу судну. Все звуки моря слились в непрерывный тяжелый гром, которому вторил рев ветра.
Бригантина под единственным уцелевшим марселем неслась по бурному морю. Скрип судна, голоса людей потонули в оглушительном грохоте шторма. Мачты, казалось, бесшумно раскачивались и гнулись в своих гнездах, угрожая обрушиться на палубу. Бушприт то устремлялся вниз, намереваясь вонзиться в крутую стену воды над глубоким ущельем между двумя волнами, то пытался проткнуть побуревшие облака. На палубе крутилась и неслась вспененная вода, водопадом низвергаясь со шканцев. Иногда передняя половина судна исчезала, отрезанная стеной пены, хлеставшей поперек палубы, или гигантский вал опрокидывался своей вершиной, догнав убегающий парусник. Тогда, цепляясь изо всех сил за поручни, согнувшись и задерживая дыхание, моряки чувствовали, как оседает под ними судно, придавленное многотонной тяжестью, и наконец резко, будто собрав все силы, выпрямляется, сбрасывая с себя цепкие щупальца моря, которые, извиваясь и пенясь, устремляются обратно за борт.
