Константин Бадигин - Путь на Грумант

Остров все ближе. Вот падуны обмелевшие стали попадаться.

Изредка мимо судна важно проплывала торосистая стальная льдина.

Высматривая, где лучше пройти, подкормщик дед Никифор сидел на грот-рее и, будучи любителем поговорить, даже оттуда, с мачты, поучал молодых мореходов:

— Молодая ледина твоего судна боится: тонка и хила; а вот с такой отечной, матерой старухой поздоровкаешься, она тебе ребро и бортовину выломит. Замечай, ребята: у тороса на плаву только верховище видать, а вся нога в воде. По образу верхушки должно разгадать, широка ли та нога. Садкое судно близко не води — пропадешь… Дым! — вдруг закричал, как оглашенный, Никифор. — Дым на острове! Ребята, Амос Кондратьич… А чтоб тебя!.. — Старик от волнения не так слез, как свалился с мачты, по-юношески легко поднялся на ноги — и бегом к кормщику.

А кормщик, и без того уже приложившись к длинной медной трубе, шарил глазом по берегу.

— Амос Кондратьич, люди там… — Никифор поперхнулся и схватился за грудь. — Стар стал… пых перевести не могу, ежели малую пробежку сделаю.

Кормщик опустил трубу.

— Вижу, Тимофеич, и людей вижу, знаменьем машут… Да кто в последние годы в этих местах зимовал? Будто и не было никого. Держи на дым, — сказал он рулевому.

И вот стоит лодья на якоре в тихой гавани, покачивается лениво, чуть-чуть. Крепкий пеньковый канат надежно держит судно. На хорошем, глубоком месте стоит оно, от всех ветров укрыто, а напротив — неизвестное зимовье.

Вся команда на палубе: уж больно интересно, кто это костер на горе жег. Но вот к борту лодьи подошла осиновка и на палубу поднялся незнакомый, седой, как куропать, растерянно улыбающийся человек. Молодцы промышленники сразу окружили его, со всех сторон посыпались вопросы.

Стоит Алексей у мачты, не знает, кому отвечать. Только счастливая улыбка не сходит с его лица.

Расталкивая всех, к Алексею пробрался дед Никифор. Подойдя поближе, он вдруг остановился в нерешительности:

— Эге… да это ты, земляк… Алексей Химков…

— Я, Никифор… — и Химков сделал шаг, чтобы обнять старика.

Но тут, неожиданно для всех, дед вдруг попятился, стараясь спрятаться за спины промышленников.

— Алексей Химков… упокойник… панихид сколько отслужили, отпетый, оплаканный… — бормотал он.

— Да не упокойник я, Никифор, живой пока. — Алексей было к деду, но тут народ расступился, и он увидел второго знакомого, друга старинного. К нему шел Амос Кондратьевич Корнилов. Крепко обнялись кормщики.

— Алексей… сынок, вот ведь свиделись где! А изменился ты… седой не по годам. Вижу, тяжело было.

Амос Корнилов повел Алексея на корму в свою каюту.

Долго говорили между собой кормщики. Скупыми словами рассказал Алексей про свою трудную жизнь на Груманте.

Понял все старый Амос, ласково положил на белую голову Алексея свою большую костлявую руку, ободрил, успокоил.

— Настасье твоей, слов нет, тоже тяжело. Сколько лет ведь о «Ростиславе» слыхом не слыхать было. Ну, я говорил ей: знаю, мол, Алексея, редкий по твердости души человек, такой и судьбу в узел завяжет, коли во льдах не погиб. Да и сама Настасья правильная, упорная жонка. «Жив, — говорит, — мой Алексей, чует сердце, на Груманте он». Ведь как меня просила пойти сюда… Два раза пытался, да льды не пустили. Не в обычай торосовато море было. Знаешь, поди, на грумантские промыслы поболе двухсот судов летом выходит, а в эти годы никто на острове не бывал, льдов боялись. Я и нынче не собирался, да графа Шувалова сальная контора уговорила — новые места зверобоям разведать.

Кормщики договорились о всех делах.

— Ну, так, Алеша… по рукам. Больше никуда «Надежде доброго согласия» ходу нет… Грузи свой промысел на борт, мои молодцы помогут, разведывать мне теперь тут нечего, ты за шесть лет все разузнал, лучше не надо. Вот как кончишь грузить свое добро, так и домой, в Архангельск поплывем.

Алексей вышел на палубу и сразу же заторопился на берег. Теперь это снова был крепкий, деятельный человек — такой, каким его знали всегда. Закипела работа. То карбас, то осиновка подходили к лодье и, быстро разгрузившись, уходили обратно к берегу. Работали почти сутки без перерыва. На последний карбас грумаланы сложили остатки своего скарба, свое промысловое снаряжение, оружие, домашнюю утварь, — все, что они своими руками сделали на острове.

Но вот настала минута, когда ничего не осталось больше на острове Малом Беруне из добра мореходов. Пора им самим в карбас грузиться.

Сжалось сердце у зимовщиков. Не так просто покинуть место, где осталось шесть лет жизни, где навеки под мерзлой землей остается преданный друг, деливший все тяготы одинокого, тяжелого житья!

Посмотрели они вокруг себя в последний раз и снова промелькнули у них перед глазами незабываемые картины всех этих шести лет…

Вот покосившийся небольшой крест над дверями, поставленный Алексеем в первый же день переселения в новую избу.

Вот могила Федора с букетиком яркокрасных цветов.

Лежит брошенная возле пещеры стремянка, дверь в кладовую осталась открытой… А вон по берегу видны копища — оставленные оленями истоптанные ягельные пастбища… Хороша была тут охота!

А там, далеко, виден Моржовый остров. Памятна всем эта крупинка русской земли. Никогда не забудут поморы свою находку, лодью новгородскую.

Еще дальше белеет Ледяной берег. И видится Ивану грозный вал от падуна, слышится громовый голос Федора…

Но вот застучал топор. Это Алексей накрепко забивал досками оставленное мореходами осиротевшее жилье.

Помня свои лишения и, главное, свой страх остаться без огня, Алексей положил в избе на видном месте, у печи, взятые на лодье трутоношу с кремнем, огнивом и трутом, охапку сухой лучины. Кадочку соленой трески, куль муки, соли на деревянном кружке да жира бочонок не забыли положить в избе. Ведь придется еще тут промышленникам других русских судов зимовать. Всегда надо об атом помнить мореходу. Всякое может быть. Без огня и без пищи, бывает, остаются люди.

Звездочку с теленком мореходы порешили оставить на свободе, на родном острове. Но как быть с мишкой? Трудно везти его: страшный больно медведь. Все же Алексей упросил Корнилова взять медведя на лодью, побожился, что не обидит, не тронет никого зверь. На осиновку зимовщики не пускали мишку уже давно — тяжек стал, утопить может лодку. Перевезли ошкуя с берега на карбасе.

И «Чайку» свою Иван не забыл, перегнал к лодье. Погрузили и ее на палубу.

Только вышли из залива, засвистел ветер в снастях, задул крепкий побережник. Как угадал ветер, что время ему пришло. Побережник отнес лед, и лодья быстро плывет под южным берегом Малого Беруна. Вот уже позади высокий скалистый мыс — весь в трещинах и рубцах, с остатками старого снега, будто полосатый. Прошли остров Туманов, с его выходящими далеко в море песчаными бугристыми отпрядышами. Перед глазами поморов открылась величественная картина. Сначала лодья прошла у двух глетчеров, тянувшихся по нескольку верст каждый, а потом засверкал на солнце острыми голубоватыми изломами сплошной ледяной берег.