Николай Панов - Морские повести
— Так вот, орлы, подружитесь с ним. Примите его в свою компанию. Ясно?
— Ясно, товарищ комиссар.
— Я не комиссар, — с неожиданной строгостью сказал Снегирев. — Я заместитель командира по политической части… Так вот, старшины. Афонин матрос хороший и человек будто не плохой, а только на корабле ему еще трудновато, нужны ему настоящие друзья. Конечно, я вас не неволю, не сможете сдружиться с ним — не нужно, но постарайтесь. Как коммунистов прошу.
— Есть постараться сдружиться! — с обычной своей серьезностью сказал Старостин, а Филиппов только молча кивнул головой.
— Мы их тремя мушкетерами зовем, — сказал Снегирев Калугину и рассмеялся своим тонким, заразительным смехом, — Их вот двоих и еще Зайцева. Одногодки, вместе пришли на корабль, водой не разольешь… Ну, шагайте, мушкетеры!
Он уже надел реглан. Все четверо вышли из каюты. Калугин крепко пожал руки старшинам, накинул и застегнул на ходу полушубок. Вместе со Снегиревым поднялся на мостик.
Корабль подходил к базе. Округлые, синевато-черные у подножий, белеющие снегами наверху сопки надвигались с обеих сторон, охватывали корабль гранитным объятием, проплывали с боков трещинами дальних, обнаженных ветрами ущелий, острыми вышками хребтов.
На мостике, у машинного телеграфа, стоял капитан-лейтенант Ларионов, глядя прямо вперед из-под низко надвинутого на глаза козырька. У него был обычный бесстрастный, даже несколько сонный вид.
В ответ на приветствие Калугина он отдал честь четко и равнодушно; подняв бинокль, стал внимательно всматриваться в береговой рельеф.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БЕРЕГ
Где снежный берег в море врос
Домами низкими столпился, —
Блестит обледенелый трос,
Эсминец длинный лег у пирса.
Бегут по скалам провода,
Алеют на морозе лица,
И желтоватая вода
Туманом медленным дымится.
Таков полярный город мой —
зимой…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Вода залива еще была подернута белым, колышущимся дымом тумана, но очертания берегов проглядывали все яснее.
Будто возникая из небытия, проносились мимо прильнувшие к самой воде домики береговых сигнальных постов, проступали слоистые очертания сопок, с округлыми скосами снеговых полей, с темными вершинами, оголенными ветрами.
И линия заградительных бонов, цепь огромных черных поплавков, перегородивших вход в бухту, вдруг вынырнула из тумана и, раздвигаясь перед кораблем, проплыла по обоим его бортам.
— До́ма! — сказал Калугин улыбаясь.
Он не мог не улыбаться. До́ма, в родной базе, после неустанного напряжения, недосыпания всех этих дней и ночей похода… Были ли здесь воздушные налеты? Не пострадала ли база? Живы ли, целы ли друзья, товарищи по работе? Ждут ли его письма от семьи, с которой не виделся столько месяцев?
Здесь, видимо, было все в порядке. Как всегда, взбегало по крутым береговым скалам несколько линий двухэтажных деревянных домов. Каменный многоколонный циркульный дом поднимался над широкими гранитными ступенями главного причала. И серое кубическое здание штаба флота, как угрюмый форпост, серело над заливом на вершине скалы.
Уже было видно, как взад и вперед, взад и вперед ходит у его дверей вахтенный краснофлотец в тулупе и в бескозырке, с винтовкой, взятой наперевес.
Мимо проплывали темные веретена подводных лодок, вытянутых вдоль причала подплава. К одной из лодок подвозили на тележках торпеды, другая медленно отходила от причала; на ее высоком стальном мостике темнела группа смотрящих вдаль моряков.
— А наших кораблей что-то не видно! — сказал Старостин.
Действительно, эсминцев не было ни у причала, ни на рейде — на все больше яснеющей, подернутой легкой рябью глади залива.
— Зато вон сколько ботишек и буксиров нагнали!
Все высокие бревенчатые причалы, вытянутые по сторонам бухты, были заставлены грузными, задымленными кораблями. Кое-где они даже стояли борт к борту, их мачты казались сплетением оголенных прямых деревьев, увенчанных крестообразными ветвями. Палубы одних были безлюдны, на другие, по сходням, перекинутым на берег, взбегали фигурки в ватниках, плащ-палатках, стальных шлемах — фронтовики, кажущиеся горбатыми от вздувшихся под плащ-палатками вещевых мешков.
— Что-то делается, — сказал высокий замочный Сергеев. — Недаром никто нас не встречал. Бывало, только пройдешь Кильдин, навстречу тебе катер комдива. Поздравляют с окончанием похода, интересуются…
— А с чем поздравлять? — хмуро сказал Старостин. — Побарахтались в море и ни с чем приходим.
— Нет, тут не в этом дело! — отозвался боцман.
— Прямо руль! — скомандовал на мостике капитан-лейтенант.
Он стоял на левом крыле, озабоченно глядя вперед. Лейтенант Лужков держал руки на ручках машинного телеграфа.
— Есть прямо руль! — повторил рулевой.
— Левая малый вперед, правая малый назад!
Лужков со звоном перевел ручку машинного телеграфа.
— Есть левая малый вперед, правая малый назад! Как люди, товарищ командир?
— Люди до места![15]
Белый флажок, пересеченный красным крестом, пополз вверх по фалам.
— Есть люди до места! — крикнул старшина Гордеев.
Корабль медленно, очень медленно скользил в сторону высокой бревенчатой стенки. Командир перевесился через поручни, измеряя глазами расстояние до берега.
— Левая стоп, правая малый назад!
— Есть левая стоп, правая малый назад! — снова звякнул машинный телеграф под рукой Лужкова.
— Шар долой, землю поднять![16] — командовал Ларионов.
Черный фанерный шар заскользил вниз. Вверх взлетел клетчатый, сине-белый флажок.
— Левая малый вперед!
— Есть левая малый вперед!
— Землю долой, шар на средний!
На фок-мачте трепетали спускаемые и поднимаемые флажки. Калугин уже начинал разбираться в значении этих команд, в названиях флажных сигналов, говорящих о маневрировании корабля.
Он всматривался в лицо капитан-лейтенанта. Две резкие вертикальные морщины легли вдоль тщательно выбритых щек, оттеняя жесткий, волевой рот, плотно сжатые губы.
— Легче влево, одерживай, одерживай, не пускай сильно!
Это команда рулевому, высоко поднявшему плечи и вытянувшему вперед голову над гладкой рукояткой штурвала. Эсминец уже был совсем близко от пирса, но почти неподвижно стоял на воде; почти не уменьшалась черная лаковая полоса воды между его бортом и высокой бревенчатой обледенелой сверху стенкой.
