Бруно Травен - Корабль мертвых (пер. Грейнер-Гекк)
– Что же, «Эмпресс» ждет пока кочегары вернутся из больницы?
– Нет, не думаю. Это было бы напрасно. Им незачем идти туда, если они не хотят. Могут свободно уволиться. Ведь у них документы в порядке, и они спокойно могут ждать другого корабля.
– Как же эта тетушка думает уйти отсюда?
Люди смеялись, и тот, кто, казалось, изучил этот случай лучше всех, сказал:
– Она ведь ворует себе команду, королева Мадагаскара. Остерегайся подходить к ней близко.
«Иорикка» по сравнению с ней – высокопочтенная дама. Она никому не замазывает глаза. Такова, как она есть, такою она и выглядит снаружи. Честна до последнего винтика. Я почти близок к тому, чтобы полюбить «Иорикку».
Да, «Иорикка», должен тебе признаться: я люблю тебя. Люблю тебя искренно, ради тебя самой. На руках у меня шесть почерневших ногтей и на ногах четыре почерневших ногтя. И все это ради тебя, моя возлюбленная «Иорикка». На ноги мне упали решетки, и каждый ноготь имеет свою мучительную историю. Моя грудь, моя спина, мои руки, мои ноги полны ран от жестоких ожогов. Каждая рана рождалась при болезненном крике, который относился к тебе, любимая.
Сердце твое не лицемерит. Сердце твое не плачет, если ему не до слез, и не ликует, если ему не до ликования. Сердце твое не лицемерит. Оно чисто и ясно, как кристалл. Когда ты смеешься, возлюбленная, смеется твоя душа, смеется твое тело и смеется твой пестрый цыганский наряд. И когда ты плачешь, возлюбленная, то вместе с тобой плачут даже холодные рифы, мимо которых ты идешь.
Я никогда тебя не покину, возлюбленная, ни за какие сокровища мира. Я хочу с тобой путешествовать, петь, плясать и отдыхать. Я хочу с тобой умереть, в твоих объятиях отдать мой последний вздох, ты, цыганка морей. Ты не важничаешь своим славным прошлым и своей родословной у лондонской тетушки Ллойд. Ты не важничаешь своими лохмотьями и не кокетничаешь ими. Они – твой законный наряд. Ты пляшешь в своих лохмотьях весело и гордо, как королева, и поешь при этом цыганскую песню, свою песню потерянной женщины.
XLIII
Возможно, что не следует слишком горячо любить свою жену, если хочешь ее удержать. Ей станет скучно, и она уйдет к другому, который будет ее бить.
Было подозрительно, очень подозрительно, что я вдруг так горячо полюбил «Иорикку». Но если тебе только что рассказали историю об ужаснейшем воровстве, воровстве живых людей, и у тебя в одном кармане банка молока, а в другом коробка отличного датского масла, можно воспламениться любовью и крепко полюбить ту, которая милее тебе в своих лохмотьях, чем самая пленительная воровка в своих шелках.
И все же она была подозрительна, эта зарождающаяся любовь. Что-то было здесь не в порядке. Тут была «Эмпресс», королева Мадагаскара. И «Иорикка», которую я так пламенно любил. Это мне не нравилось. Это почти смущало меня.
В кубрике нельзя было выдержать. Стало так душно, что у меня разболелась голова.
– Пойдем наверх, – сказал я Станиславу, – побродим около воды, пока станет прохладнее. После девяти, наверное, повеет бриз. Тогда мы вернемся домой и ляжем на палубе.
– Ты прав, – согласился Станислав. – Здесь нельзя ни спать, ни сидеть. Пойдем-ка на голландский пароход, который стоит вон там. Может быть, найдется знакомый.
– Ты все еще голоден? – спросил я.
– Нет, но, может быть, там удастся раздобыть кусок мыла и полотенце. Было бы недурно прихватить их с собой.
Мы не спеша отправились к голландцам. Между тем уже стемнело. Фонари в гавани светили скупо. Работа окончилась. Нигде уже не производились погрузки. Корабли сонно мигали из глубины вечернего мрака.
– Неважный табак дали нам норвежцы, – заметил я.
Едва я произнес это и обернулся к Станиславу, чтобы прикурить у него, как получил сильный удар по голове. Я почувствовал этот удар чрезвычайно ясно, но не мог шевельнуться. Странная тяжесть сковала мои ноги, и я упал. В ушах стоял звон, все вертелось вокруг меня в оглушительном вое.
Но это продолжалось недолго, так, по крайней мере, мне казалось. Я снова пришел в себя и хотел пойти дальше. Но я уперся в стену, в деревянную стену. Как могло это случиться? Я пошел влево, но здесь тоже была стена, и справа была стена, и за мной была стена. И всюду было темно. Голова моя кружилась. Я ни о чем не мог думать и в изнеможении повалился на пол.
Когда я снова проснулся, стены все еще стояли вокруг меня. Но я не мог спокойно стоять. Я качался. Нет, не то, – качался пол.
Наконец-то я понял, где я. Я на корабле, в открытом море. Корабль весело плывет вперед. Машины стучат и гудят.
Обоими кулаками и, наконец, ногами я барабаню в стены. Кажется, никто этого не слышит. Но через некоторое время, когда, не переставая барабанить, я подкрепляю этот шум криком, открывается люк и кто-то освещает меня карманным фонарем.
– Что же вы, проспались уже от попойки? – спрашивают меня.
– Как будто, – говорю я.
Не надо мне этих басен. Я уже прекрасно знаю, в чем дело. Воры! Душители! Я – на королеве Мадагаскара.
– Вас зовет шкипер, – говорит пришедший.
Светлый день на дворе. Я всхожу вверх по лестнице, которую мне подают в люк, и оказываюсь на палубе.
Меня ведут к шкиперу.
– Хороши же вы, должен я вам сказать, – кричу я, входя в каюту.
– Что угодно? – говорит шкипер спокойно.
– Воры! Душители! Фабриканты ангелов! Вот кто вы! – кричу я.
Шкипер сидит, не двигаясь, спокойно закуривает сигару и говорит:
– Вы, кажется, еще не протрезвились. Придется окунуть вас в холодную воду, чтобы выгнать из вас угар.
Я смотрю на него и не говорю ни слова.
Шкипер нажимает кнопку, входит лакей, и шкипер называет два имени.
– Садитесь, – говорит шкипер после небольшой паузы.
Входят два рослых парня с отвратительными, отталкивающими лицами. С лицами преступников.
– Это он? – спрашивает шкипер.
– Да, это он, – подтверждают оба.
– Что вам нужно на моем корабле? – обращается ко мне шкипер таким тоном, словно он председатель суда присяжных. Перед ним лежит бумага, на которой он царапает карандашом.
– Я хотел бы узнать от вас, зачем я здесь, на этом корабле, – отвечаю я.
Один из преступников заговорил. По-видимому, они итальянцы, если судить по тому, как они произносят английские слова.
– Мы как раз собирались убрать кладовую номер одиннадцать, вдруг видим, в углу лежит этот человек, пьяный, как стелька, и спит, как сурок.
– Вот как, ну теперь мне все ясно. Вы хотели скрыться на моем корабле, чтобы попасть в Англию. Надеюсь, вы не станете этого оспаривать. Я, к сожалению, не могу бросить вас за борт, что, собственно говоря, должен был бы сделать. Вы заслуживаете, чтобы вас, по крайней мере, раз десять проволокли на подъемном кране и содрали вам немножко кожу; тогда вы пришли бы в себя и поняли бы, что английский корабль не может укрывать преступников, преследуемых полицией.
