Виктор Рябинин - Каждый умирает в своем отсеке
– Адрес, – упавшим голосом пробурчал Андрей, состояние которого в эту минуту было скорее импульсивным, чем осторожным. – Ты знаешь, где находишься?
Она, естественно, знала: четырнадцатый километр Логойского шоссе, поворот налево, где указатель «деревня Вербицкие», последний трехэтажный коттедж, за забором из красного кирпича.
– Нам повезло, что у тебя такая хорошая зрительная память.
– Ой, Андрюша, они здесь так зло смотрят… Спаси меня…
Впечатление было такое, что тот, кто во время разговора стоял рядом с Наташей, отнял у нее мобильный телефон. Ну да бог с ними. Андрей решительно стал собираться. Он ни на минуту не сомневался, что все эти звонки и причитания процентов на 99 – наивная ловушка для провинциального идиота, за которого его, очевидно, принимал Пашка. Но оставался еще один процент, что девушка на самом деле похищена и нуждается в его помощи. И хотя в это верилось с трудом, Андрей не мог трусливо остаться в стороне. Будь что будет, каждый умирает в своем отсеке!
– Ты что, уже уходишь? – Маленький Лешка тронул Андрея за рукав куртки. – Дедушка сказал, чтобы я тебя никуда до его прихода не отпускал.
– Леша, хочу с тобой поговорить, как мужчина с мужчиной. Мне нужно уйти. Это очень важно. Ждать дедушку я уже не могу, нет времени. Ты ему передай деньги и вот эту записку.
Пока гордый от важности за поручение Лешка с опаской держал в руках пачку заморских купюр, которые Андрей заработал за свою поездку в Лейпциг, моряк быстро набросал несколько строк на листке блокнота. Так, мол, и так, спасибо за все, позвонила Наташа, еду. Иначе поступить не могу.
– Ну, прощай, Леша, слушайся дедушку. Он у тебя отличный мужик. Держи, вот тебе на память, – Андрей протянул мальчику свой мобильный телефон, который, скорее всего, теперь ему уже не пригодится.
– Ты когда снова к нам придешь? – Широко раскрытые глаза рыжеволосого Лешки выражали искреннее любопытство.
– Как закончу свои дела, так и приду. Прощай, малыш…
30
Крысы убегают первыми
Абражевич ел овсянку, заправленную медом и черной смородиной. Хотя мед он не любил с детства, смородиновый запах начисто перебивал специфический медовый привкус, и обычно это было вкусно. Но сегодня каша явно горчила, и он знал отчего. Это нервы. Второй день жил с тяжелым ощущением, что сверху обязательно упадет на голову кирпич неприятностей. Такого рода предчувствия его редко обманывали.
Беда ворвалась в его дом с ранним телефонным звонком. Абражевич нервно схватил трубку и сразу понял, что пора сушить сухари. Звонил Павел Николаевич, сообщивший, что ночью ограбили офис и вскрыли сейф. Похитили документы.
– Какие документы? – Абражевич автоматически положил руку на грудь, словно намеревался придержать ладонью сердце, ухнувшее в желудок.
– Правильно мыслишь, Василий Васильевич, – хмыкнул в трубку Пашка. – Не хотел бы я, чтобы эти бумажки попали в чужие руки.
– Кого подозреваешь?
– Нескольких. Но в первую голову своего дружка-морячка.
– А что Константин Сергеевич говорит?
– Он тоже так думает.
Абражевич зябко поежился.
– Что собираешься предпринять?
Павел Николаевич возбужденно гоготнул:
– Сегодня повяжем, допросим с пристрастием и потом замочим. Хватит цацкаться, обнаглел совсем. Я ему хорошую работу, а он мне… Короче, это мое дело.
– Ты что, ты зачем мне все это говоришь? Я тут ни при чем!
– А чтобы ты, дорогой подельник, в курсе был! Вместе катались, вместе на зоне и саночки возить…
В ужасе Абражевич опустил трубку на аппарат. Вот тебе и предчувствие, вот тебе и тот самый кирпич. Заметался по квартире, попутно огрел ногой ни в чем не повинного кота. Кое-как оделся, выскочил на улицу. Из телефона-автомата перезвонил сообщнику.
– Не смей, слышишь, ты, урод! – завопил в трубку. – Ты во что меня хочешь втянуть?
– Ай-яй-яй! – развеселился Павел Николаевич. – Какие мы нежные, деликатные и пушистые! Так вот, толстая задница, слушай сюда: дела наши – хуже не бывает. Самое время, как на флоте говорят, кричать «Полундра!» и прыгать за борт. Знаешь, с тонущего корабля крысы первыми улепетывают. Но мы так делать не будем. Если что, то ты нас отмажешь через своих дружбанов в правительстве. Если не отмажешь, то сидеть будем вместе и я не поручусь за то, что в первые три дня из тебя там не сделают первоклассного петушка. Ты понял свои перспективы, дорогой Василий Васильевич?
Абражевич был в состоянии, близком к истерике. Он отпустил водителя и поехал на работу городским транспортом. Нужно было выиграть время, чтобы хорошо подумать и все взвесить. Пять троллейбусных остановок прошагал пешком. По старой студенческой привычке ему хорошо думалось на ходу. Да и светлый, налившийся солнечным соком денек располагал к прогулке.
Паниковать раньше времени не стоит, думал он. Эту зарвавшуюся уголовную сволочь сдам за милую душу. Он даже перекреститься не успеет. Хорошо бы, конечно, заглянуть хоть одним глазком в пропавшие бумаги. Вряд ли там может быть серьезный компромат на него. Он всегда был настороже, но, разумеется, за несколько лет, собирая по крохе, и дурак накопит кучу дерьма. Там – непонятная денежная расписка, в другом месте – соучредительство в канувшем в небытие фонде, несколько пикантных фотографий, ну и прочее такое, что, сваленное вместе, может произвести негативное впечатление на обычного человека. Факты, как известно, сами по себе не имеют никакого значения, важно их истолкование. Заказывает музыку всегда тот, кто за нее платит. Если задаться целью, на основании одних и тех же фактов можно скомпрометировать святого и, напротив, самого отпетого злодея выставить невинным младенцем. Нынешняя политическая жизнь, когда высокие репутации возникают и рушатся наподобие карточных домиков, дает множество подтверждений этой мысли. Да черт с ней, с философией, есть дела поважнее.
Абражевич присел на укромную скамейку в скверике, недалеко от метро, закурил и прикрыл глаза, подставив лицо теплым солнечным лучам. Предстояло прийти к какому-то решению и определиться. Депутатство даст ему неприкосновенность и большой резерв во времени, но резко ограничит возможности в бизнесе. В сущности, момент для такого маневра самый благоприятный, и, возможно, сегодняшние неприятности надо расценивать как знак Божественного провидения.
На скамеечку к Абражевичу подсела девочка лет пятнадцати и попросила закурить. Одета она была вызывающе, а глаза были подведены почти до висков, как у заморской куклы. Подрабатывала, видно, прямо с утра, вместо школьных занятий. «Все-таки падение нравов ужасное, не то, что при коммунистах, – с огорчением подумал Абражевич. – Американцы хитро запустили на постсоветское пространство свою массовую культуру, и на молодежь она подействовала сильнее, чем радиоприемник на дикарей Полинезии. У нас еще терпимо, а вот у соседей, судя по всему, полный завал».
