Александр Чернобровкин - Морской лорд. Том 3
– Скажи им, если сдадутся, сохраним жизнь, – обратился я к Кариму.
Услышав мою речь, гребцы, наблюдавшие за нами из-под навеса проходивших вдоль бортов палуб, заорали во всю глотку:
– Христиане!.. Мы тоже христиане!.. Спасите нас!..
Голые тела их были грязны, худы и жилисты. На спинах полосы от ударов бичом: новые красные и старые побелевшие. На головах длинные грязные волосы. Худые лица заросли длинными бородами. Видны только глаза – большие, наполненные надеждой. Трудно было определить, кто из них какой национальности. Гребцы сидели по двое на банках шириной сантиметров сорок. Передним от кормы веслом греб тот, кто сидит у борта, а вторым – кто сидит дальше. Расстояние между банками чуть больше метра. К палубе приделан брус высотой сантиметров тридцать, к которому гребцы прикованы ногой, ближней к борту. На этот брус они ставили обе ноги, потому что на палубе было говно, смешанное с морской водой. Иногда брызги залетали внутрь галеры и стекали к бортам по наклоненной к ним палубе. Между банками рундуки шириной сантиметров шестьдесят, на которых гребцы спали в свободное время.
Я поднял руку, призывая и к тишине, а потом заверил:
– В Лиссабоне вас всех раскуют и отпустят на свободу, а пока не мешайте.
Карим на арабском пообещал маврам сохранить жизнь, если сдадутся в плен. Они понимали, что придется занять места на скамьях галеры, но предпочли не умирать. Наверное, тешили себя надеждой, что и их вскоре спасут единоверцы. Я бы предпочел погибнуть, чем жить в говне. В плен нам сдались двадцать один человек. Они вышли из носовых и кормовых помещений, побросав оружие на палубу.
В капитанской каюте палуба сильно пахло смесью мускуса и какого-то незнакомого мне, сладковатого запаха. В переборку возле двери были вбиты колышки, на которых висела одежда хозяина каюты. Палуба была застелена ковром. У кормовой переборки стояла широкая кушетка с подушками в шелковых наволочках. На низком столике стояло серебряное блюдо с финиками и широкий и низкий серебряный кувшинчик с вином. Видать, аллаху надоело помогать пьянице. В дальнем от двери углу стоял большой сундук из красного дерева, окованный бронзой и запертый на висячий замок. Ключ висел на золотой цепочке на шее убитого мной мавра. Ключ залило кровью, лип к пальцам. В сундуке сверху лежал бумажный Коран в переплете из мягкой кожи. Довольно ценная вещь. За него в Лиссабоне дадут не меньше двух-трех фунтов серебра. Рядом с Кораном, как символ единства духовного и материального, занимали место восемь кожаных мешочков с золотыми динарами, по сотне в каждом. А под ними, как редкий случай слияния духовного с материальным, хранился проложенный хлопком, столовый сервиз из китайского фарфора, расписанный растительным орнаментом. Каждый предмет был шедевром живописи и ремесленного мастерства. Даже в китайских музеях в двадцать первом веке я не встречал ничего красивее. Видимо, следующие восемьсот шестьдесят лет китайцы будут скатываться к изготовлению дешевых во всех смыслах товаров широкого потребления.
Трюм галеры, расположенный в задней половине ее, за банками гребцов, был забит благовониями и пряностями. В двадцать первом веке арабы, мужчины и женщины, считали себя не одетыми, если не облились из ведра одеколоном или духами с тягучим, сладковатым запахом. В двенадцатом веке основным источником ароматов для них были благовония. В пригороде Лиссабона арабский квартал можно было найти с закрытыми глазами по сладковатым ароматам. Стоили благовония очень дорого. Каждый мой матрос станет богачом, если благополучно доставим галеру в Лиссабон. Поэтому я перевел пленных на шхуну, где их закрыли в твиндеке, а на галеру – два десятка лучников и назначил ее капитаном Карима. Он умел командовать галерами. Оба судна сразу отошли подальше от берега, чтобы не встретиться с другими судами.
До Лиссабона добрались на второй день. Там гребцы-рабы были раскованы и отпущены на все четыре стороны. Я даже купил каждому одежду и дал по паре серебряных монет. Захваченных в плен мавров посадили на их место, заковав в цепи. Вместе с ними и продали галеру. Купил ее Карим. Мое предложение построить бригантину его не заинтересовало, потому что с подозрением относился к таким судам. Зато галера знакома ему с детства. Выручка от продажи груза почти в пять раз превысила стоимость галеры. Две трети добычи полагались мне, как командиру и судовладельцу, остальное поделил между экипажем. Кариму, как моему заместителю и капитану галеры, причиталось пять долей, так что доплачивать ему пришлось не много. Мои матросы до весны швырялись деньгами, заработанными за один рейс. Оруженосец Алехандру тоже получил свою долю. Он долго не мог придумать, на что ее потратить, поскольку и так всё имел. По совету матери заказал молебен в честь нашей победы и раздарил остальное нищим. За что я отругал его матерно. Попрошайкам можно отдавать не больше десятины. Иначе сядут тебе на голову.
33
Всю зиму я просидел дома. Только незадолго до Рождества объехал свои владения и собрал оброк. Остальное время проводил в кругу семьи. Королю Португалии вместо меня служили привезенные из Нормандии брабантцы. Им король Афонсу дал по небольшому участку земли в приграничных районах.
В конце апреля вместе с семью бригантинами я отправился на север. Пять бригантин пошли на Бристоль и Честер, а две вместе со шхуной – в Руан. Я сопровождал эти две до места на Сене, откуда было ближе всего до моих владений. Там шхуна встала на якорь, а бригантины пошли дальше, в столицу Нормандии.
Я забрал оброк и узнал от Фулберта последние новости. Оказывается, герцог Генрих снова зовется принцем, потому что в январе высадился в Англии с небольшим войском и возобновил войну с королем Стефаном. Они встретились возле Мальмсбери, но сражения не было. Шел проливной дождь, и бароны короля не захотели воевать. Поскольку Стефан предложил противнику короткое перемирие, дело было, скорее всего, не в дожде, а в баронах. Потому-то король и отступил сразу к Лондону, что был не уверен в своей армии. Принц Генрих занял Мальмсбери и отправился на север, на соединение с войском графа Честерского, чтобы потом продолжить победное шествие по западным и северным графствам, собирая под свои знамена всех, кто готов был ему служить. На этот раз денег у него было много. Не мало было и желающих послужить ему.
В Бристоле Вильям Фиц-Роберт, граф Глостерский, пребывал в дурном настроении. Воевать он не хотел, но все равно считался сторонником принца Генриха. Его ждало наказание с обеих сторон, если в ближайшее время не определится, с кем он? С горя граф Вильям закупил все вино, привезенное моими бригантинами, поэтому я дал ему дельный совет:
