Николай Панов - Морские повести
— Есть прислать сегодня!
— Теперь материал… — Калугин просматривал листки, ближе поднес их к лампе, разбирая наспех написанные карандашом слова.
— Это мы статейку составили с другими старшинами, — смущенно объяснял мичман, — О том, как добиться бездымной работы котлов при маневрировании и на любых ходовых режимах. И кое-кто из матросов заметки написал… Заметки, прямо сказать, муть.
— Нет, почему же! — Калугин кончил просматривать листки. — Не плохие заметки, совсем не плохие. Конечно, их подработать нужно. С непривычки трудно коротко и ярко выразить свою мысль… Если не возражаете, я их подправлю. И статью тоже… Доверяете мне правку? Потом, конечно, просмотрите как редактор.
— Как не доверить? — мичман вздохнул с облегчением. — Только неловко такой мелочью вас загружать.
— Договорились, — сказал Калугин и сунул заметки в карман. — Когда думаете вывесить газету?
— Старший лейтенант поставил задачу выпустить сегодня. Только успеем ли?
— Нужно успеть, — отрезал Калугин. — Вы пока заглавие пишите. Можете кого-нибудь выделить, кто хоть немножко рисует?
— Есть у меня один матрос. — Мичман снова стал потирать подбородок. — Недавно Гитлера так протащил в рисунке, что весь кубрик хохотал.
— Вот и замечательно! Он сейчас не на вахте?
— Нет, отдыхает. Я ему поручу. К вам его прислать, товарищ капитан?
— Пришлите ко мне. Обсудим с ним, как выразительней подать материал. — Калугин поднялся было, но снова сел, задумчиво смотрел на мичмана. — Еще нужен нам в газету какой-нибудь очерк, так сказать о романтике вашей работы, о ее героизме.
Мичман махнул рукой.
— Уж какой там героизм! Одна копоть. Не о чем очерки писать. — Большая горечь прозвучала в голосе Куликова.
— Вот вы бы и написали, товарищ корреспондент, об их геройстве! — с веселым вызовом сказал Губаев. — Вам-то со стороны виднее.
— И напишу! — взглянул на него Калугин. — Именно в этот номер газеты!
Его окончательно покинула внутренняя скованность, последние остатки чувства неприспособленности к жизни корабля.
— Только знаете, товарищ мичман, тогда придется мне снова слазить в котельное отделение. Так сказать, освежить впечатления, нащупать сюжет… Если не помешаю боевой вахте! — по обыкновению торопливо добавил он.
— А чем же вы помешаете, товарищ капитан? — Куликов глядел на него с дружеской улыбкой, прояснившей полное заботами немолодое лицо. — Только мы вам спецовку найдем или ватник… Сподручнее будет внизу…
Они спустились в квадратный черный колодец шахты, ведущей в котельное отделение.
Пока, осторожно нащупывая стальные ступени трапа, Калугин опускался все глубже, Куликов старательно прихлопнул верхний люк, в тесноте металлической шахты встал рядом с корреспондентом.
Он распахнул дверь в котельное. Блеснул белый электрический свет, холодный, резкий ветер вентиляции охватил их, в уши вошел рокот топки и действующего котла.
Котельные машинисты работали в узком пространстве, между полными пламенем топочными отверстиями и сталью водонепроницаемой переборки, покрытой извилистыми трубами, циферблатами, рядами телефонных аппаратов.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал Калугин.
Он едва услышал собственный голос. Но котельные машинисты услыхали его и глядели в его сторону, не переставая работать среди горячих трубопроводов, покрытых асбестовой мшистой корой.
Высоко наверху, как огромный термометр, висела водомерная колонка, прочно присоединенная к корпусу котла. Ртутным блеском мерцал в ней столб неустанно поступающей в котел воды.
Круглолицый кареглазый матрос в ватнике и холщевых штанах стоял у щита контрольных приборов.
— А вот и Зайцев, про которого вам говорил, — крикнул Куликов, наклоняясь к уху Калугина.
— А мы уж знакомы! — прокричал Калугин в ответ.
Тот самый матрос, который, греясь у светового люка, рассказывал о вылазке разведчиков, смотрел на него, слегка обнажив в улыбке свои ровные, жемчужные зубы.
— Зайцев, тебя товарищ представитель хочет в газету завербовать — военкором!
— Можно, — ответил Зайцев. — Не знаю, что выйдет, а пробовать буду.
— Вы ко мне приходите в каюту, мы с вами поговорим! — нагнулся к его уху Калугин.
Он уже разглядел и второго палубного знакомца. Котельный машинист Никитин ловко регулировал работу форсунок в горячих отсветах длинных и узких окошечек топки.
Здесь особенно четко вырисовывались его твердо очерченный рот, густые, сросшиеся над переносьем брови, черные волосы, вьющиеся над коротко подстриженными висками.
Может быть, это, а может быть, мускулистая, обнаженная шея над расстегнутым ватником придавала ему очень собранный спортивный вид. И работал он, будто играя, с непринужденным изяществом перекладывая рычаги и рукоятки. Он взглянул на Калугина обведенными копотью глазами, поправил ватник, снова положил на рычаги свои смуглые, ловкие руки.
— Это Никитин, капитан нашей футбольной команды, — крикнул Зайцев. — Слышали, товарищ корреспондент: наши футболисты недавно у англичан выиграли? Счет восемь — ноль.
Калугин залюбовался на Никитина, на экономные движения его тела, на отсветы пламени, бегущие по быстрым и точным пальцам.
— Вот я бы о Никитине написал, — сказал он мичману, когда они выбрались из котельного отделения.
— Не нужно о Никитине, — внезапно мрачнея, ответил Куликов.
— Почему же, товарищ мичман? Он красиво работает, приятно смотреть.
— Работает-то он богато, — протяжно сказал мичман. — Да у него неприятности были по партийной линии. Мы ему на вид ставили.
— За что же?
— Он в котельной работать не хотел. Не понимал, проще говоря, этого геройства нашей работы, о котором писать хотите. Все на зенитку списать его просил. Потом смирился.
— Но котельный машинист он хороший?
— Работник классный. По горению своеобразный артист. Только говорил: «Хочу фашистов бить из пушки, а не у котла стоять».
— А теперь больше не просится на зенитку?
— Не просится… Мы его уговорили.
— Да ведь это сюжет, мичман!
Калугин, торопливо расстегивая ватник, доставал карандаш, и Куликов удивленно смотрел на него.
— Тут-то мы и выявим романтику вашей профессии… Расскажите мне подробно о Никитине, — сказал Калугин, присаживаясь к столу и расправляя странички блокнота.
Вечером на покрытой облупившейся масляной краской орудийной тумбе, широкой колонной высившейся посреди кубрика пятой боевой части, забелел большой лист стенгазеты с широким заголовком «Сердце корабля».
