Кристина Хойновская-Лискевич - Первая вокруг света
До конца ноября я быстро и удобно спускалась к югу. Светило солнце, ветер в бакштаг позволял делать хорошие пробеги. Состояние моря было умеренным, и волны, шедшие с кормы, не мешали «Мазурке». Далекий Мадагаскар иногда переманивал ветер к себе, но я не особенно протестовала, поскольку одновременно он несколько разглаживал волны. Вечера посвящались самому приятному занятию — радиосвязи. Прежде всего с Гдыней, затем с «Варшавским университетом». Он стал частным метеобюро «Мазурки»: я могла принимать только в 100–150 км от берега, поэтому польское судно ловило прогнозы, передаваемые Кейптауном для территории Дурбана, и сообщало их мне. Мы говорили не только о ветрах и состоянии моря. «Варшавский университет» ежедневно информировал меня о местоположении циклона «Аврора», который вел себя очень странно, совсем не по правилам. Первые пять дней он спускался к югу вплоть до 20° южной широты, затем направился на запад — прямехонько по параллели. К тому же был зловредным: мало того, что вызывал сильное волнение, так еще передвигался в два раза быстрее «Мазурки». Если циклон выберет своей целью южную оконечность, то может состояться наша встреча, что крайне огорчало мазуркино метеобюро и меня. А я-то думала, что вопрос о циклоне уже отошел к истории рейса. Однако в итоге «Аврора» оказалась очень порядочной: «разбила себе голову» на северном берегу Мадагаскара в момент, когда «Каурка» обходила южный.
На «Варшавском университете» решалась еще одна важная проблема: относить меня к абсолютной морской язычнице или нет? Все же было признано, что при прохождении экватора в июле прошлого года мое крещение было неполным и его необходимо повторить в более широком кругу — на палубе их судна, заочно. Я не стала возражать: коллегиальное решение более правомочно и больше нравится власти, т. е. Нептуну. Экипаж сам выбрал мне новое имя, поскольку у меня на этот счет не было никаких предложений. До крещения меня звали ужасно противно — Маколонгва, затем морской владыка сменил это имя на Андромеду. Свидетельство Нептуна решили доставить мне домой после возвращения судна из рейса в феврале. Счастливцы, в феврале должны быть в Польше… Так неожиданно осложнились в океане мои анкетные данные: если моя девичья фамилия Маколонгва, то какая же морская — пилот Пиркс или Андромеда? Или Пиркс-Андромеда? А как быть с графой, касающейся изменения фамилии? Решила до окончательного выяснения этих вопросов отсылать всех заинтересованных к капитану «Варшавского университета», тем более что Альбатрос пророчил: объясняться мне все равно придется…
С новыми крестными отцами я распрощалась первого декабря — мы уже так далеко разошлись, что связь прекратилась. «Варшавский университет» забрал с собой и пассат. Два дня течение подбрасывало по 60 миль в сутки. Второго декабря я вошла в Мозамбикский пролив. На 28° южной широты слегка поддувало с севера и северо-запада. Штили чередовались с сильными ветрами, которые будоражили море в течение нескольких часов и оставляли мертвую зыбь. Бедная «Мазурка» обрывала гики и паруса и беспомощно качалась на разных курсах. Потом ветер возвращался, часок дул в одном направлении, вдруг перескакивал на другое и исчезал. И снова мертвая зыбь трясла яхту несколько часов. Во время штормов на поверхность выскакивали из воды огромные тунцы и чуть поменьше золотистые скумбрии, словно хотели проверить, что делается на белом свете.
В воскресенье, 4 декабря, с полуночи пошли одна за другой бури с громом и молниями, а на горизонте в стороне африканского берега стояли наготове следующие. Короткие ливни заслоняли весь мир, видимость упала до нуля. Ветер сделал два полных оборота вокруг розы ветров. Я плыла то в бейдевинд, то в бакштаг, иногда в полветра обоими галсами. Тем не менее — все время в нужном мне западном направлении. После бурь наступило абсолютное затишье, а мертвая зыбь заставляла меня еще спускать паруса и гик, поскольку я сомневалась, что алюминиевое литье и струнные фалы выдержат такое дерганье. С первыми дуновениями юго-западного ветра я убежала на 27° южной широты. Всего несколько десятков миль на север — и все переменилось — ровный ветер и солнечная сухая погода позволяли плыть все в том же западном направлении, но без нервотрепки. Насладиться широтами с переменными ветрами я еще успею — ведь Дурбан лежит на широте 30°.
Но через три дня плавание кончилось, и опять я была вынуждена спускаться к югу. Берег был уже близко — появились суда. И сон нужно было отложить до лучших времен: сновать между судами при слабых ветрах, с течениями или без них, можно было только неся круглосуточную вахту на палубе. До Дурбана оставалось 220 миль. 8 декабря по моей просьбе Гдыня передала указания, что мне принимать, чтобы не спать. Мне уже случалось засыпать в кокпите, что обычно заканчивалось приземлением на палубе и мгновенным пробуждением. А сейчас прекращать бодрствование нельзя было ни на минуту. Я даже позавидовала тем, кто страдает бессонницей.
Полуторасуточный солнечный штиль прервали пришедшие со стороны суши тучи с ветром. Я зарифила грот и убрала геную, однако через два часа все пришлось вернуть обратно — снова наступил обременительный штиль и появилось встречное течение. Опять я делала десятки поворотов, чтобы, по крайней мере, стать носом в нужную сторону. Меняла курс относительно ветра, меняла паруса. Пожалела, что не поплыла прямо в Кейптаун — на юге встретила, может быть, слишком сильные ветры, но с ними я хоть знала, что делать, не то что со штилями.
С наступлением темноты на траверзе загорелся маяк на Тугеле. Мир сразу стал прекраснее, тем более, что подул небольшой ветер. До Дурбана оставалось всего 60 миль, правда, против ветра. Было 9 декабря.
Оставшиеся мили оказались исключительно длинными и никак не сокращались, несмотря на оптимистические прогнозы для прибрежной зоны между Ист-Лондоном и рекой Мапуто. Статистика и прогнозы обещали преобладание переменных слабеньких ветров и встречные сильные течения. В результате действий перечисленных факторов я целый день и следующую ночь стояла на разных курсах, хорошо, если носом на юг. Разглядывала африканский берег и бесчисленные суда, которые шли близко к суше, почти по пляжу. Можно было также изучать влияние течения на яхту. Вообще-то следовало сесть за руль — авторулевой часто был беспомощен, устанавливал яхту боком к течению, а оно не давало ходу. Только мое вмешательство меняло ситуацию. О сне не могло быть и речи даже днем.
Всю ночь я увертывалась от судов. Утром пришел ветер со стороны суши. Еще раз сменила тактику: подошла туда, где плыли суда, т. е. почти к пляжу, и круто в бейдевинд начала продвигаться вдоль зеленых холмов. Плавание на прибойной волне нервировало — в любой момент заламывающиеся гребни могли подтолкнуть яхту еще ближе к берегу. Однако спокойное море не тормозило бег «Мазурки».
